Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - [7]
Впоследствии я часто поднимался на верхние этажи фабрики и «обследовал помещения». Мне было все в новинку и интересно, не хотелось уходить вниз в нашу полуподвальную мастерскую. Вообще, Дом звукозаписи мало походил на фабрику. Все этажи с паркетными коридорами и массой дверей налево и направо с табличками и без, за которыми производственные помещения.
В жизни семьи наступила некоторая стабильность, даже относительное благополучие. Из-за моих заработков и рабочей карточки стало хватать на пропитание, исчезло ощущение постоянной стесненности в средствах, тем более что потребности сводились к пропитанию, а на будущее не загадывали, жили одним днем.
Шли военные будни. Вставал в 7 часов вместе с мамой, слушал новую сводку с фронтов, обычно неутешительную. Затем завтракал (каша манная или пшенная, чай с куском сахара и хлеба), готовил бутерброды на работу (по куску черного и белого хлеба с чем-то, приготовленным из продуктов, которые давали по карточкам: яйцом, селедкой, отварным мясом, повидлом, редко маслом). Заворачивал их в газету или грубую бумагу, бросал в «авоську» и выскакивал на Арбат. Дальше шел через Спасопесковский переулок пешочком по знакомым переулкам на Малую Никитскую в Дом звукозаписи. Погода в то лето стояла теплая, солнечная, дождей было мало, и эта утренняя прогулка была приятна. После работы возвращался тем же путем. Дома ужинал (опять каша, реже картофель в мундирах с селедкой или маслом, чай с куском сахара или ломтиком хлеба с повидлом), слушал радио, переваривал информацию и разные пересуды о войне на моей и маминой работе, соседей и рассуждения, что дальше будет. Звонил своей школьной подружке Неле, тете или ее дочери. Кроме своих новостей и забот все сводилось к войне, к непрерывному отступлению наших войск, к тревоге за родственников, попавших под оккупацию, к непредсказуемости дальнейших событий.
Плохие сводки с фронта, где почти всегда говорилось про упорное сопротивление, значит, наши отступают, или ожесточенные бои — значит, немцы прорвали оборону. Каждые 3–5 дней появлялись новые «направления», все ближе, ближе к Москве, к Киеву, к Ленинграду, плодились слухи о шпионах. Из Москвы выселили (интернировали) всех немцев. В соседней квартире забрали и увезли старушку — немку около 70 лет. Ну какая она шпионка! А в голове одна и та же мысль: когда же наступит хоть какой-нибудь успех на фронте?! И так каждый день.
Где-то в середине июля началась частичная эвакуация из Москвы, сначала малозаметная. Вывозили в основном детей и престарелых родителей к родственникам в глубокий тыл (Северный Кавказ, Закавказье, Заволжье, Урал, Сибирь, Средняя Азия). Мои дяди и тети отправили своих детей к родственникам в семью Доценко, которая жила в комфортных по тем временам условиях в центре Уфы в просторной 2- или 3-комнатной квартире хорошего дома. Так что принять эвакуированных на время было куда. Семья Доценко состояла из 4 человек: отец, мать и двое мальчишек. Отец, Петр Доценко, командир полка (позднее дивизии), был известным и уважаемым в Уфе красным командиром, награжденным в Гражданскую войну редким тогда высшим(!) орденом Красного Знамени. Кстати, это было одной из причин, по которой он получил отдельную квартиру. В июле его полк в составе одной из дивизий уже был на фронте.
22 июля исполнился месяц, как началась война, как перевернулась вся жизнь. В этот день вечером я прощался с моей школьной подружкой, которая, по настоянию родителей, эвакуировалась в Куйбышев (Самару). Где-то в 7–8 вечера я, по договоренности со старшим мастером, раньше обычного ушел с работы. Был чудесный, ясный и теплый июльский вечер. Я шел по своему обычному маршруту по милым арбатским переулкам и как-то по-особому чувствовал полноту жизни, хотя уже месяц шла война и вести с фронта было неутешительными. Молодость брала свое. Я работаю на фронт, нужды не испытываем, жизнь размеренная, все уже перестроено на военный лад, откуда-то появилось ощущение, что положение улучшится (вот уже договорились с англичанами и американцами о помощи, теперь мы не одни, а весь мир смотрит на нас: выстоим или нет), а о будущем не хотелось думать. Просто было хорошее настроение. Вот скверик у мрачновато темно-серого здания церкви в Спасопесковском переулке, выход на Арбат, ярко освещенный вечерним солнцем и потому кажущийся нарядным, редкие троллейбусы, мало прохожих. Вот и мой солидный многоэтажный дом № 51. У подъезда меня уже ждет Неля, вся встревоженная предстоящим отъездом. Прошлись по Арбату. Поговорили о положении на фронтах. Свернув в Калошин переулок, прошли мимо нашей 58-й школы, вспомнили класс, учителей, уроки, далекие теперь школьные события. Вот уже Староконюшенный переулок. Только дошли до Нелиного подъезда, как внезапно, истошно с характерным завыванием, заревели сирены воздушной тревоги и почти следом раздались хлопки зениток. Опять учебная? Что-то не похоже, при всех предыдущих учебных зенитки начинали стрелять позже и не так все сразу. Было около 10 вечера. Быстро попрощался с Нелей. Она вбежала в подъезд, а я что было духу помчался домой. Только бы успеть, чтобы не схватил патруль или дежурные и не запихнули в ближайшее бомбоубежище (при тревогах никого не пускали на улицу, так как помимо бомб сверху сыпались осколки зенитных снарядов и была велика вероятность получить осколком по голове). Пробежал Сивцев Вражек, при повороте с которого на Плотников переулок выскочивший дежурный с криком «стой» пытался схватить меня, но я увернулся. Грохот зениток усиливался, сыпались осколки. Вот угол Плотникова и Арбата, до дома несколько шагов, всего один дом, но не вышло! Бдительные дежурные, тетка и двое с повязками, схватили меня и с криком «Куда несешься, ненормальный!» втолкнули мимо дежурившего у входа милиционера в подвал этого дома, переоборудованный под бомбоубежище. Как я ни умолял пропустить меня: вот мой дом рядом, я должен там дежурить (соврал, конечно), дружинники меня не пустили. На предложение помочь ответили: «Еще успеешь, нам ты не нужен, своих хватает». Еще несколько мужчин просили пустить их к ближним домам, но тщетно. Пришлось спуститься в подвал. Он был плотно набит стариками, женщинами с детьми, школьниками, в основном младших классов, немногими мужчинами и женщинами более молодого возраста. Все сидели на простых лавках и ящиках с маленькими и большими узелками или чемоданчиками. Было здесь 3–4 ряда лавок в середине и остальные вдоль стен. Часть людей стояли, прислонившись к стенам. Все говорили мало, вполголоса, в основном прислушивались: что там, наверху. Большинство лиц было напряженно ожидающими. А там, наверху, вдруг стихло, только отдаленно звучали редкие залпы, приглушенные толщей подвала, вход в который закрыли.
Книга Владимира Арсентьева «Ковчег Беклемишева» — это автобиографическое описание следственной и судейской деятельности автора. Страшные смерти, жуткие портреты психопатов, их преступления. Тяжёлый быт и суровая природа… Автор — почётный судья — говорит о праве человека быть не средством, а целью существования и деятельности государства, в котором идеалы свободы, равенства и справедливости составляют высшие принципы осуществления уголовного правосудия и обеспечивают спокойствие правового состояния гражданского общества.
Емельян Пугачев заставил говорить о себе не только всю Россию, но и Европу и даже Северную Америку. Одни называли его самозванцем, авантюристом, иностранным шпионом, душегубом и развратником, другие считали народным заступником и правдоискателем, признавали законным «амператором» Петром Федоровичем. Каким образом простой донской казак смог создать многотысячную армию, противостоявшую регулярным царским войскам и бравшую укрепленные города? Была ли возможна победа пугачевцев? Как они предполагали обустроить Россию? Какая судьба в этом случае ждала Екатерину II? Откуда на теле предводителя бунтовщиков появились загадочные «царские знаки»? Кандидат исторических наук Евгений Трефилов отвечает на эти вопросы, часто устами самих героев книги, на основе документов реконструируя речи одного из самых выдающихся бунтарей в отечественной истории, его соратников и врагов.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.
От обороны Ленинграда до операции «Багратион», от кровавой мясорубки на Синявинских высотах до триумфальной Висло-Одерской операции, ставшей настоящим блицкригом Красной Армии, — автор этой книги, командир 311-й стрелковой дивизии 1-го Белорусского фронта, с боями прошел от Прибалтики до Эльбы, одним из первых вступил на территорию Германии и был удостоен звания Героя Советского Союза. Однако его мемуары, созданные на основе фронтового дневника, при жизни автора так и не увидели свет — комдив Владимиров писал настолько жестко и откровенно, не замалчивая ни ошибок командования, ни случаев непростительной слепоты и некомпетентности, что его воспоминаниям пришлось ждать публикации более трети века.
Захватывающие мемуары аса Великой Отечественной. Откровенный рассказ о боевой работе советских истребителей в небе Балтики, о схватках с финской и немецкой авиацией, потерях и победах: «Сделав „накидку“, как учили, я зашел ведущему немцу в хвост. Ему это не понравилось, и они парой, разогнав скорость, пикированием пошли вниз. Я повторил их прием. Видя, что я его догоню, немец перевел самолет на вертикаль, но мы с Корниловым следовали сзади на дистанции 150 метров. Я открыл огонь. Немец резко заработал рулями, уклоняясь от трассы, и в верхней точке, работая на больших перегрузках, перевернул самолет в горизонтальный полет.
Герой Советского Союза, заслуженный военный летчик СССР В. В. Решетников в годы Великой Отечественной войны совершил 307 боевых вылетов, бомбил Кенигсберг, сам дважды был сбит — зенитным огнем и истребителями противника (причем во второй раз, выпрыгнув из горящего самолета с парашютом, приземлился на минное поле и чудом остался жив), но всегда возвращался в строй. Эта книга — захватывающий рассказ о судьбе поколения Победителей, о становлении и развитии советской Авиации Дальнего Действия.
«Морда фашиста была отчетливо видна через окуляр моей снайперки. Выстрел, как щелчок бича, повалил его на снег. Снайперская винтовка, ставшая теперь безопасной для наших бойцов, выскользнула из его рук и упала к ногам своего уже мертвого хозяина…»«Негромок голос снайперской пули, но жалит она смертельно. Выстрела своего я не услышал — мое собственное сердце в это время стучало, кажется, куда громче! — но увидел, как мгновенно осел фашист. Двое других продолжали свой путь, не заметив случившегося. Давно отработанным движением я перезарядил винтовку и выстрелил снова.