Судьба Алексея Ялового - [3]
Хотел бы предостеречь читателя. Когда я говорил о «подлинности», «документальности», «биографичности», то я не имел в виду полного совпадения биографии героя этой книги Алексея Ялового и автора. Подлинность и документальность в искусстве достигаются другими путями. Многое из того, что важно было в твоей жизни, отсеивается; другое, казалось бы малозначительное, вдруг, по прошествии многих лет, приобретает особое значение; людей, которых встретил когда-то, начинаешь понимать по-другому. Опыт жизни, опыт времени преображает многое из того, что было, наполняет былое новым смыслом, придает другое значение. Вымысел всегда был верным другом искусства, воображение, фантазия помогают воссоздать мир в той полноте и достоверности, без которых невозможна художественная правда.
Я чувствую, что начинаю говорить как литературовед и критик, хотя целью моего обращения к читателю было не объяснение написанных мною книг, а лишь попытка рассказать, как они создавались и почему все вместе они составляют теперь единую книгу «Судьба Алексея Ялового».
ВСЁ ВПЕРЕДИ
НА СВОИХ НОГАХ
Ему казалось, он помнит себя давно. По неписаной семейной хронике выходило: с двух лет. С того момента, когда ему подарили двухцветный мяч.
Он хорошо помнил: он стоял возле хаты, а у ног его сиял мяч. Праздничный лаковый блеск завораживал. Глаз невозможно было оторвать от этого красно-синего мяча.
Носком ботинка мальчик несмело коснулся его, мяч тотчас отпрыгнул в сторону, мигнул красным боком, синим… Он был как живой. Как котенок. С ним можно было играть.
Мальчик воинственно закричал, ринулся к мячу, с силой ударил по нему, и мяч неожиданно как птица взметнулся вверх, над потемневшей соломенной крышей, упал на нее, покатился и застрял в темной впадине.
Мальчик смотрел минуту, другую… Мяч не двигался. Словно нарочно улетел и сидит теперь на темной крыше, как сказочно яркая птица на картинке.
Праздник и потеря — они слились так неожиданно. Мальчик затопал ногами и даже всхлипнул.
Он еще не знал тогда, что в жизни потом будет часто это чередование радостей и утрат. Словно чья-то жестокая и всевластная рука тасовала по причудливому выбору редкие билеты на счастье.
Мальчик был упрям. Он начал бросать камешки, чтобы попасть в мяч, сдвинуть его. Не добрасывал. Не было еще размашистой силы в руке. Попробовал подтащить лестницу. Куда там!..
И тогда он заревел в полный голос, закричал. Бурно протестовал против обиды и несправедливости.
Выскочил из хаты отец, подхватил его на руки, а когда понял, отчего крик и всхлипывания, рассмеялся, притащил длинную тонкую слегу и, таинственно приборматывая: «А мы сейчас поколдуем, скажем заветное слово: мячик, мячик, катись к нам», потянулся к мячу. И вот мяч, словно заговоренный, покатился, сорвался с крыши, ударился о землю, дурашливо подпрыгнул и как ни в чем не бывало остановился у ног мальчика.
Мальчик подхватил его, прижал к груди… А вот что было с мячом в тот день и потом, он уже не помнил. Просто помнил свой прекрасный мяч и ту радость.
Мальчика подняли на лошадь. Он вплыл на нее по воздуху. Одна мужская рука крепко упиралась ему в живот, другая держала за ногу. Он плыл на такой высоте, что останавливалось дыхание. Как только его усадили и отпустили, он покачнулся, не было опоры. Ему показалось: сорвется сейчас с этой высоты, с этого режущего лошадиного хребта. Смуглыми исцарапанными руками он сунулся в волнистую густоту гривы, вклещился в пучки шершавых, жестких волос. Удержался.
Кто-то ободряюще крикнул: «Добрый казак буде!» И тут же басовито, понукающе: «Но-о-о».
Мальчика толкнуло, рвануло. Казалось, еще мгновение — и он не удержится, его снесет. Он пятками судорожно нащупывал углубление между ребер, заскользившими в гриве пальцами перехватывал пучки волос, напрягся всем тельцем — сразу вспотела спина. И удержался на этой колышущейся жесткой хребтине.
Он двигался. Он ехал. Краешком глаза он увидел взрослых. Их запрокинутые лица. Они шли рядом, что-то кричали ему, смеялись. Они были внизу. Он был над ними. Он плыл, как какой-нибудь сказочный царь на носилках. Он парил в немыслимой высоте.
И это мерное покачивание, это движение, это чувство высоты, преодоления страха, победных усилий были так сладостны, так новы, что в нем все замирало от неосознанного блаженства.
…И когда его снимали, он рвался из рук, тянулся к лошади и кричал: «Еще-е! Еще-е!»
НЮРА
Мальчик был влюблен. Но он тогда еще не знал этого. Ему было пять лет.
Он был в саду. Он высматривал спелые ягоды. Он искал их, трудолюбиво и настойчиво, для девочки, которая ему нравилась.
Только-только начала вызревать черешня. В саду пахло разогретой землей и молодым укропом.
Мальчик поднимался на носки, хватал нижнюю ветку, напрягаясь, подтягивал к себе. Продолговатый черный жучок с длинными усиками испуганно шатнулся, побежал по тонкой веточке, скрылся в охранной зелени листьев. Мальчик, деловито посапывая, сильнее наклонил ветку. Она предостерегающе скрипнула, туго напряглась, мальчик ослабил усилия, ветка хлестко рванулась, освобожденно закачалась в высоте. Среди листьев празднично багровели ягоды. Мальчик, от усердия прикусив губу, вновь потянулся за веткой, накренил ее. Зажал покрепче, начал торопливо рвать ягоды, не разбирая, созрели они или нет, совал их за пазуху. Перешел к другому дереву, оно было пониже, пошире. Здесь желтоватые ягоды хмуро отсвечивали и лишь под солнцем неожиданно светлели, покачиваясь на длинных сережках.
