Судьба адмирала Колчака. 1917-1920 - [19]

Решение США послать воинское соединение в Сибирь было принято – весьма поспешно, 6 июля. В своем «Решении об интервенции» Кеннан анализирует предысторию этого решения и любопытную двусмысленность официально объявленных причин его принятия в трех слегка различающихся версиях. Чехов необходимо спасать, или, вернее, помочь им спастись, ибо цель американского военного вмешательства была определена как «прикрытие чешских тылов, управляемое из Владивостока». Только от кого требовалось спасать чехов? И от кого прикрывать их тылы? Ни на один из этих вопросов не было ответов в Памятной записке, которую президент отпечатал на собственной пишущей машинке, явно ни с кем не посоветовавшись, и которую 17 июля госсекретарь представил послам стран Антанты (правда, в опубликованном две недели спустя варианте главными злодеями назывались «вооруженные немецкие и австрийские военнопленные»).

«Военные действия, – утверждалось в Памятной записке, – допустимы в России… только для того, чтобы помочь чехословакам консолидировать свои силы и начать успешное сотрудничество с братьями-славянами, а также стабилизировать любые попытки самоуправления и самообороны, в коих сами русские, вероятно, пожелают принять помощь». Эти туманные фразы почти бессмысленны. Какие русские? Самооборона от кого? И кроме всего прочего, какое отношение имеет помощь чехам «начать успешное сотрудничество с братьями-славянами» (против некоторых из коих они отчаянно сражались уже несколько недель) к победе в войне с Германией?

В дипломатических посланиях, к коим относится Памятная записка Вильсона, неопределенность редко бывает роковой ошибкой. В последующих документах всегда можно прояснить двусмысленности, восполнить упущения, сгладить противоречия. Расплывчатость, с которой американское правительство определило свои цели в Сибири, не причинила бы никому никакого вреда, если бы неподписанная копия Памятной записки в запечатанном конверте не была вручена назначенному, но еще не вступившему в должность командующему экспедиционнными силами США через две недели после ее написания. Передавая конверт на железнодорожной станции Канзас-Сити, военный министр сказал: «Здесь содержится политика Соединенных Штатов в России, коей вы должны следовать. Соблюдайте осторожность».

Генерал Гревс, будучи добросовестным офицером, крайне пунктуально подчинился полученным приказам. Следует отметить, что в указаниях военному командиру даже мельчайший элемент неопределенности очень опасен. Как попытка логически обосновать запутанные, но в основе своей благородные мотивы Соединенных Штатов Америки для осуществления ограниченной интервенции в Сибири Памятная записка, возможно, и была бы приемлема, но как постоянные приказы-инструкции, призванные строго контролировать поведение вооруженных сил страны на отдаленном театре Гражданской войны, сей документ был не только бесполезным, но и вредным.

Злополучный командующий чувствовал себя обязанным рассматривать Памятную записку именно как приказ. Никаких других инструкций он не получил. До прибытия во Владивосток он, по его более позднему признанию, «не имел никакой информации о военной, политической, общественной, экономической и финансовой ситуации в России». США вступили в Сибирь со связанными за спиной руками. С удивительным простодушием в Памятной записке утверждалось, что следует четко разграничивать «военную интервенцию в Россию» (в которой правительство США «ни в коем случае не могло принимать участие… или одобрять таковую») и отправку войск в Россию на поддержку чехов (против неопознанных противников). Это можно назвать государственной мудростью в ее самом теоретическом выражении, однако результаты решения были совершенно противоположны теоретическим. Фактически это решение, пусть и непреднамеренно, одобряло действия союзников США, которые, как совершенно верно провозглашалось в Памятной записке, «не наводили порядок в прискорбном российском хаосе, а усугубляли его, не помогали, а вредили, и нисколько не способствовали победе над Германией».

Глава 6 Кукловоды

«Ужасное впечатление у меня осталось от Харбина, – сказал Колчак следователям. – Например, в Харбине я не встречал двух людей, которые бы хорошо высказывались друг о друге».

По словам адмирала, прибывшего в Харбин в начале мая, русская община находилась в крайней степени деградации и разъединения. Генерал Хорват возглавлял отставшую от времени клику, претендующую на звание правительства. Еще одно правительство, пестрая группа из Сибири под предводительством одесского еврея Дербера, проживала из милости Хорвата в нескольких железнодорожных вагонах на станции; они никем не правили, никого не представляли, однако время от времени посылали каблограммы президенту Вильсону. Харбин мог похвастаться и полудюжиной армий, правда очень маленьких. Одна состояла только из большого штаба без единого солдата. В другой все рядовые были китайцами… Все «армии» имели собственную контрразведку, занятую личной местью, вымогательством и торговлей опиумом. Самую сомнительную репутацию имело соединение полковника Орлова, но у него были настолько плохие отношения с Семеновым, что вопрос об отправке его людей в Забайкалье на борьбу с большевиками практически не обсуждался. По словам Колчака, он быстро понял, что в харбинской сточной канаве вряд ли найдется материал для создания движения за национальное возрождение России.