Суд - [10]

— Ты что, в больнице спать разучился? Идем-ка…

Жизнь действительно прекрасна. Особенно после больницы. Дни покатились быстро, один за другим, — вроде бы и похожие, и такие разные. Очень разные…

Начинался тихий и теплый день, первый такой теплый после почти двухнедельного похолодания. Лукьянчик побрился, принял холодный душ, на завтрак выпил кружку холодного молока с хрустящей домашней булочкой и вышел во двор, где в густой тени акаций стоял его красный «Москвич», купленный еще во время работы на стройке. Квартира Лукьянчика была на первом этаже, он сам в свое время попросил именно эту квартиру, что произвело тогда хорошее впечатление — от первого этажа все норовили отказаться… В его квартире всего две комнаты. Правда, вряд ли кто знал, что, когда дом еще строился, Лукьянчик позаботился о том, чтобы в его будущей квартире две комнаты образовались фактически из четырех, и пробил дверь во двор. После переезда (заранее предусмотрев и это) он отгородил себе позади дома тупичок, засадил его акациями, которые скрыли и забор, и ворота, и начатую постройку там гаража…

Лукьянчик завел двигатель и прислушался к его ровному рокоту. Жена — это происходило каждое утро — вышла из дома проводить его, и он с приятностью в душе смотрел на свою несколько раздобревшую, но по-прежнему моложавую и желанную жену. Она прошла к воротам и долго манипулировала там с многочисленными запорами.

В общем, Лукьянчик уехал из дома в прекрасном расположении духа. Все было прекрасно в это утро: постовые милиционеры отдавали ему честь, а он одаривал их улыбками.

Оставив машину на исполкомовской стоянке, он вошел в здание. Начфин, который всегда приходил на работу раньше всех, приветствовал его у начала лестницы и добавил шепотом, сделав круглые глаза:

— Вас прокурор дожидается. Пошел к вам на этаж…

«Чего это он приперся спозаранку?» — думал Лукьянчик, поднимаясь по лестнице и стараясь погасить тревогу. Он, кроме всего, не любил своего районного прокурора — этот грузный молчаливый человек с тяжелым взглядом светло-серых глаз всегда держался так, будто он знает что-то такое, чего никто, кроме него, знать не может. Так чего же он пожаловал ни свет ни заря? К чертям тревогу! В конце концов, у прокурора может быть к нему тысяча всяких дел. О этой мыслью он вошел в свою приемную и увидел широкую спину прокурора, полностью закрывавшую окно, так, по крайней мере, показалось Лукьянчику.

Прокурор медленно обернулся:

— Я к вам, Михаил Борисович… Извините, конечно, явился рановато.

— Прошу, прошу, товарищ Оганов. — Лукьянчик распахнул дверь в свой кабинет. Прокурор прошел вперед, Лукьянчик — за ним и тут же наткнулся на каменную спину Оганова, который остановился в дверях, так как в кабинете было темно. — Фу-ты, чертовщина! — Лукьянчик бросился к ближайшему окну, раздернул тяжелые гардины. — Дурацкая забота секретаря — она летом всегда, уходя из исполкома, закрывает здесь все окна, чтобы утреннее солнце не накаляло кабинет. Проходите… — Он раздвинул еще две шторы и сел за стол.

Прокурор присел к маленькому приставному столику, отчего тот стал еще меньше.

— А я с делом весьма неприятным, — медленно прогудел прокурор, поглаживая тяжелой ладонью полированный столик.

— Что еще случилось? — недовольно спросил Лукьянчик, передвигая лежавшие на столе предметы, будто подчиняя их какому-то раз и навсегда установленному порядку.

— Минувшей ночью мы задержали вашего заместителя Глинкина.

— Как это задержали? — Лукьянчик впился напряженным взглядом в Оганова. — Он же депутат?

— К тому же еще и ваш зам, — подхватил прокурор и добавил: — Согласовано с горисполкомом.

— За что? — еще один нелепый вопрос, и Лукьянчик это сам понял, но с запозданием.

— За получение взятки. Но дело не только в этом.

— Таа-аа-ак… — протяжно произнес Лукьянчик, мысли его в это время метались, как мыши в клетке.

— Я понимаю, вам, конечно, неприятно… — прогудел прокурор, и этой фразой он как бы отрезал все тревоги Лукьянчика — против него они ничего не имеют.

— Столько вместе работали — подумать не мог, — тихо сказал Лукьянчик.

— А у нас на глазах он еще больше, он же был замом и при прежнем председателе.

— Ну и что же он вам сказал? — небрежно спросил Лукьянчик, исподволь уголком глаза следя за прокурором, а тот прикрыл тяжеленные веки и молчал. «Не имеет права рассказывать», — подумал Лукьянчик и в это время услышал:

— А ему говорить еще и времени не было, да и что говорить-то? Сами подумайте… — Светлые глаза прокурора сверкнули, как два лезвия в темных нишах, и он встал: — Ну, я пойду трудиться.

Прокурор кивнул Лукьянчику и тяжело понес свое громоздкое тело к дверям и уже оттуда прогудел:

— Секретарь горкома Лосев тоже информирован… — и наконец ушел.

Тишина.

Лукьянчик вздрогнул от телефонного звонка, как от выстрела, и не сразу снял трубку:

— Лукьянчик слушает.

— Товарищ Лукьянчик, очень сожалею, ибо уважаю вас, но я должен пожаловаться вам на вашего зама… — Слабый, но въедливый мужской голос был очень плохо слышен.

— Говорите громче. Что случилось?

— Я инвалид Великой Отечественной войны Панков, по моему делу, если помните, вам было указание первого секретаря горкома партии товарища Лосева, вы передали тогда мое дело товарищу Глинкину, вашему заму, и я видел вашу резолюцию: «Обеспечить». Но прошло уже пять месяцев, и ничего не обеспечено…