Стыдная тайна неравенства - [51]

III-2. НОВЫЙ ЗАРАТУСТРА Высоковольтные всех стран — образумьтесь!

Дочитав до конца мрачные пророчества предыдущей главы, читатель-оптимист может воскликнуть:

— Ну, и что же мы должны сделать, чтобы все эти предсказания не сбылись?!

И будет, по сути, прав. Ибо внутреннее чувство говорит ему, что в каждом человеке живёт искра свободы. А коли так — значит, всегда есть надежда на разрушение любой исторической предопределённости, на опровержение самых обоснованных прогнозов.

Оставим однозначные пророчества естествоиспытателям. "Гелий обязательно поднимет дирижабль в воздух. Призма разложит белый свет на семь цветов радуги. Ракета вырвется из атмосферы, если достигнет нужной скорости". Так пророчествует учёный, и мы уважаем его за то, что его пророчества сбываются.

Исторический мыслитель должен видеть свою задачу в другом. Он — дозорный на корабле, стоящий на носу и предупреждающий об опасности впереди. "Рифы! Воронка! Мель! Пороги! Шторм!" — сигналит он. А дальше уже всё будет зависеть от рулевых, от гребцов, от тех, кто натягивает паруса, выкачивает воду из трюма, сбрасывает баласт: расшифруют ли они его сигналы, захотят ли отбросить свои повседневные хлопоты и раздоры и дружно схватиться за вёсла, за штурвал, за канаты.

Какие же главные пороги видятся сегодня в выплывающем из тумана 21-ом веке?

В обозримой истории человечества самыми опасными были моменты перехода народов из одной технологической эры в другую. Правда, мы не знаем, как проходил переход от охотничьего периода к скотоводческо-кочевому. (Разве что в Библии отражён раздор между двумя братьями — охотником Исавом и пастухом Иаковом). Но уже переход из кочевого состояния в оседло-земледельческое изучен достаточно хорошо. И здесь мы видим, что повсюду первые великие империи — Египет, Китай, Рим — были окружены враждебными кочевниками. И эти кочевники не только нападают на оседлые народы, но и страдают от внутренних раздоров, и процесс оседания для всех них — галлов, германцев, визиготов, гуннов, арабов, монголов — сопровождался мучительными социальными и военными конфликтами.1

То же самое происходило и при переходе от оседло-земледельческой к индустриальной эре. Каждый народ преодолевал этот опасный порог с теми или иными потерями. Все революции, сотрясавшие европейские нации в период с 1789 по 1935 годы, были связаны с вступлением в индустриально-энергетическую эру. Паровая машина и электрический генератор настолько меняли всё привычное устройство жизни, что социальные катаклизмы оказывались неизбежны. То же самое происходит сегодня с народами Азии, Африки, Латинской Америки: индустриализация, революции, гражданские войны.

Страны, одолевшие раньше других опасный порог на входе в индустриальную эру, достигли известной стабильности. Однако стабильность эта недолговечна. Ибо на наших глазах, начиная с конца Второй мировой войны, человечество делает следующий шаг, входит в новую хозяйственно-технологическую эру — электронную. Бурное развитие электронной технологии проникает во все отрасли производства, в систему образования, в вооружение, в коммуникации, расшатывает привычные формы существования, неравномерно изменяет скорость всех общественных процессов, разрушает иерархию ценностей.

Наступление электронной эры — это и будет опаснейший порог для индустриально развитых стран в веке 21-ом. А параллельно и рядом десятки отставших народов будут переходить от оседло-земледельческого состояния к индустриальному. И некоторые, видимо, попытаются с разгона сразу ворваться и в эру электронную. Кровавые смуты, ждущие нас в веке 21-ом, не уступят веку 20-му. Так что историк-дозорный имеет достаточно оснований, чтобы издать сегодня громкий крик:

— Все наверх! Впереди — мощный шторм! Я слышу рёв воды на камнях! Оставьте все мелкие дела и споры — сейчас не до них!

Но кто может услышать его? Конечно, только тот, кто открыт предощущению угрозы. Кто способен заглядывать так далеко вперёд. Кто готов пожертвовать сегодняшним покоем и благополучием и кинуться к лебёдкам, канатам, парусам общественного корабля. То есть мы должны ясно отдавать себе отчёт, что предостерегающий голос могут расслышать только высоковольтные.

И что же им делать после этого? Попытаться объединиться? Но как? Как могут объединиться те, кто насквозь пронизан духом состязания? И состязания именно друг с другом. (Не с низковольтными же им состязаться!) Даже дар предвиденья распределён между ними неравномерно. Один предвидит на год вперёд, другой — на десять лет, третий — на длину собственной жизни, четвёртый — на жизнь поколений. Легко ли им будет сговориться между собой, расслышать друг друга?

На страницах этой книги высоковольтный представал, как правило, в виде жертвы несправедливых преследований и должен был вызывать сочувствие читателя. В таком контексте легко забыть, каким невыносимым, каким отталкивающим может быть высоковольтный в повседневной жизни. Как легко его энергия может устремиться целиком на утоление жажды стяжательства. Как много мы знаем примеров, когда гордое сознание своего превосходства оборачивалось властолюбием и тиранством, когда все силы неза-урядного ума использовались для плетения интриг, когда художественный дар тратился на пошлое фиглярство в угоду толпе. Вечное нетерпение, вечная жажда нового печёт высоковольтного гораздо сильнее, чем среднего человека, поэтому он нередко бывает ненадёжен в дружбе и любви, непредсказуем, неискренен, мечется от одного к другому, изменяет, злословит, предаёт.