Стыд - [20]

С несвойственной отцу злостью он начал бранить этот ресторан, где нам подали пюре из «кормовой» картошки — белое и безвкусное. Потом он будет еще несколько недель сердито поминать этот обед и картошку, которой «кормят свиней». Хотя на самом деле отцу хотелось сказать совсем иное: «Вот где, наконец, до меня дошло, почему нас так презирают эти официанты ведь мы с тобой — не шикарные клиенты, что заказывают себе блюда по меню».

После каждой из этих сценок, что запали мне тогда в душу, меня так и подмывает, по моему обыкновению, заключить: «в тот день я открыла» или «я заметила, что», но подобные слова предполагают четкое понимание пережитых ситуаций. А у меня связано с ними только чувство стыда, вытеснявшее все прочие чувства и мысли. Но от этого никуда не спрятаться — я испытала это тяжкое бремя уничижения. Это и есть последняя истина.

Только она и роднит девочку 52-го года с женщиной, которая пишет эти строки.

Кроме Бордо, Тура и Лиможа, я никогда не возвращалась в те места, где мы побывали во время путешествия.

Ярче всего мне запомнилась сцена в ресторане Тура. Когда я писала книгу об отце, она все время стояла у меня перед глазами, безжалостно напоминая о существовании двух разных миров и нашей принадлежности к низшему из них.

Возможно, та роковая воскресная сцена только хронологически связана с путешествием, но можно ли утверждать, что она не повлияла на обостренное восприятие более поздней ресторанной сцены и что последовательность чисто случайна.

Вернувшись домой, я только и думала, что об этом путешествии. Я переносилась мыслями в гостиничные номера, в ресторан, на улицы солнечных городов. Я узнала, что существует и другой мир — необозримый, где ослепительно светит солнце, а в комнатах рукомойники с горячей водой, где девочки беседуют с отцами — совсем как в романах. Мы были из другого мира. И возразить тут было нечего.

Кажется, в то лето я и придумала игру в «идеальный день» — своеобразный обряд, которому я стала предаваться, начитавшись романов и прочих материалов, публиковавшихся в «Пти эко де ла мод» — из всех журналов, что мы покупали, в нем было больше всего рекламы. Каждый раз эта игра повторялась. Я воображала себя юной девушкой, которая одна живет в огромном и прекрасном доме (другой вариант: одна снимает комнату в Париже). С помощью препаратов, которые на все лады воспевали в журнале, я лепила свое тело и внешность, красивые зубы (зубная паста «Жибс»), алые и чувственные губы (помада «Поцелуй»), стройный силуэт (эластичный пояс, размер X) и т. д. Я наряжалась в платья и костюмы, рассылаемые по каталогу, а мебель в мой дом доставляли из «Галери Барбес». Я училась на курсах, которые, если верить рекламе Универсальной школы, открывали передо мной блистательные перспективы трудоустройства. Питалась я только продуктами, замечательные свойства которых восхваляла реклама: паштетами, маргарином «Астра». Я с огромным наслаждением ваяла себя, питаясь только превозносимыми журналом продуктами. Я неторопливо следила за их «раскруткой» и, сопоставляя рекламные картинки, придумывала свой очередной «идеальный день». Просыпалась я, к примеру, в постели от фирмы «Левитан», на завтрак пила горячий шоколад «Банания», свою «шикарную шевелюру» укладывала с помощью геля «Витапуант», училась заочно на курсах, чтобы стать медсестрой или представительницей службы социальной помощи. Каждую неделю в нашем доме появлялся свежий номер журнала, полный новых рекламных объявлений, и стимулировал мою игру, которая, в отличие от воображаемых приключений, навеваемых чтением романов, была очень активной и возбуждающей — ведь свое будущее я строила с помощью реально существовавших вещей. Огорчало только, что никак не удавалось продумать свой «идеальный день» с самого утра до позднего вечера.

Этой игрой я наслаждалась в тайне от всех и мне даже в голову не приходило, что ею может увлекаться кто-то еще.

* * *

В сентябре коммерческие дела моих родителей неожиданно пошли на спад: в центре города открылся новый магазин — «Кооп» или «Рабочий потребительский кооператив». Да и путешествие в Лурд было явно не по карману нашей семье. Однажды мать упрекнула меня с отцом, что мы не слишком усердно молились в гроте. Мы оба прыснули, а мать покраснела, словно выдала свои тайные взаимоотношения с небом, которые нам было понять не дано. Родители подумывали даже о том, чтобы продать лавку и наняться продавцами в продовольственный магазин или пойти работать на фабрику. Позже наше положение, видимо, улучшилось, потому что родители не стали продавать лавку.

В конце месяца у меня разболелся зуб, пораженный кариесом, и мать впервые повела меня к местному дантисту. Перед тем как брызнуть холодной водой на десну и сделать укол, он спросил: «Тебе больно, когда ты пьешь сидр?» Сидр пили во время еды рабочие и крестьяне — взрослые и дети. Дома, как и пансионерки моей школы, я пила только воду, изредка разбавленную гранатовым соком. (Неужели от меня не ускользала ни одна фраза, которая напоминала о месте, занимаемом нами в обществе?).

Осенью, в субботу после занятий, мне и еще двум-трем девочкам поручили убирать класс под присмотром м-м Б., преподавательницы шестого класса. Орудуя пыльной тряпкой, я забылась и во весь голос запела любовную песенку «Болеро», но стоило м-м Б, меня подбодрить, как я тут же осеклась. Я была уверена, что она только и ждет, когда я проявлю свою вульгарность, чтобы безжалостно меня высмеять.