Стяжание духа - [14]

В самой Вере знание чаемого инобытия является знанием о целом и в нем нет принципиальных неожиданностей в апофатическом постижении Идеи инобытия интуитивно созерцаемом ментальностью по формуле: "memento more! ". Именно, видимо, эта ситуация волновала Д.С.Мережковского больше всего, когда гносеологически и онтологически "многоединство" его фило-софии, существуя, как целое, начало воспроизводить часть себя через католицизм испанских мистиков: “В этой Ночи отчаяния и отверженности… память о бывших духовных радостях и уверенность в том, что они уже никогда не вернутся, усугубляет муку”. “Душа, угнетенная неимоверною и невидимою тяжестью, как бы растерзывается и размалывается Богом”, как жерновами — пшеница и, погружаясь в кромешную тьму, уничтожается” — умирает тою второю смертью”, от которой, по страшному слову Апокалипсиса, “нет воскресения”. “Кажется душе, что она заживо проглочена зверем и переваривается в темном чреве его с такими муками, какие испытал Иона (во чреве кита)".

"Темная Ночь Иоанна Креста" как ночь Духа и есть форма личного сопереживания Д.С.Мережковского в надежде самораскрытия, самоосознания симфонии собственной личности и милосердия по благодати чаемого, которая превращается в тему "любви по благодати чаемого", когда Д.С.Мережковский переходит в сферу "метафизической любви", используя для этого свое собственное видение жизни католической святой Маленькой Терезы

Метафизическая концепция любви-“влюбленности”, связанная с образом Маленькой Терезы, — не случайная тема в творчестве вообще Мережковского и З.Гиппиус. Любовь играла значительную роль в философии В. С. Соловьева и в творчестве А. Белого, А. Блока и других русских писателей-символистов. В благодарность Гиппиус за ее “разрешение проблемы любви” Андрей Белый посвятил свою Четвертую Симфонию: кубок метелей русскому композитору Николаю Метнеру (1879-1951; большому поклоннику Гете, Вагнера и Ницше), “внушившему тему Симфонии, и моему дорогому другу Зинаиде Гиппиус, разрешившей эту тему”. “В Симфонии”, — пишет Андрей Белый в предисловии к Кубку метелей, — “я хотел изобразить всю гамму той особого рода любви, которую смутно предощущает наша эпоха, как предощущали ее и раньше Платон, Гете, Данте — священной любви. Если и возможно в будущем новое религиозное сознание, то путь к нему — только через любовь”. Развивали тему любви в своем сочинении Толстой и Достоевский, Мережковский также подчеркивает особые свойства любви: любить себя во имя Бога так же свято, — говорит он, — как любить других во имя Бога. Это “одна и та же любовь к Богу”. Как Владимир Соловьев, Гиппиус и Мережковский настаивали на существовании таинственной связи между любовью, бессмертием человеческой личности и постоянством настоящей, духовной жизни. Основание этой любви лежит в вечном “теперь”. Настоящая любовь одна, она не повторяется, не изменяется. Она верна, вечна и постоянна. Но любит ближнего, как себя самого, может только тот, кто нашел и утвердил в себе сына Божия, открывая новое измерение вещей и людей через связь души с душою и тела с телом в религиозной преданности чаемого через антиномию с восхищаемым, но по Мережковскому, увы!, через себялюбие ! Только Любовь по благодати перестраивает менталитет человека, все мировосприятие и отношение к ценностям мира в духовной связи одухотворенных душ, отождествляемых в единении живого добра через религиозный смысл страдания и нравственную верность символу чаемого по благодати Святого Духа в той апофатической позиции, которая свойственна религиозному образу мыслей, например, св.Василия Великого, но не Блаженного Августина, во избежание всякого возможного смущения или недоразумения в бытийственном смысле между отцами Восточной и Западной Церкви. Живое предание как непрестанное откровение Святого духа в Церкви являет собой опытное свидетельство апофатической позиции стяжания Духа интуитивным путем в менталитете. Вот почему все размышления Д.С.Мережковского не лишены соблазна католицизма, избежать которого, проживая на Западе не менее трудно, чем оставаться христианином в апофатической традиции Восточной Церкви.

Но смысл "изменения ума" уже само по себе есть покаяние: "И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными". Вот почему в своем несовершенном знании восхищаемое имеет тенденцию затушевывать чаемое, иллюстрируя несовершенства нашего бытия как достоинства временно-пространственной логичности и совершенства, и чаемое ѕ космос, созданный Богом, уже представляется не в Божественном Свете, а Восхищаемом Неведении, существующем, как Данность, а Дух Святой ("Ты бо река Божества, из Отца Сыном происходящий") есть уже преизбыточная мыслимость, а не мир, полный информации, как наслаждения.

Конечно, подобного рода умозаключения, скажем, по В.И.Ульянову-Ленину всегда есть одно и тоже:"….профессора философииѕ ученые приказчики теологов".Но не следует забывать, что цитируемый социальный философ в этом же произведении убеждает окружающих в том, что истина исчерпывается фактом?! Не физиологическое смирение нужно, а духовное. Не нам, не нам, Господи, а имени Твоему! Вот именно таким путем по благодати и происходит вхождение в чаемое из восхищаемого как это произошло с К.Н.Леонтьевым: "…