Стулик - [112]

И вот в этой хрупкой прелести, обращённой к вам на строгие три четверти и потому недосягаемой, томится глубинный вызов. То семя высшей воли, которое, как завязь конца в самом сердце начала, неминуемо заложено в том, что мы любим… Напоминая: всё это есть лишь средство. Видите вы этот вызов? Нет, всё никак не замечаете вы его… Вот же, вот опять сорвался он с невинного взгляда и плывёт прямо к вам! Вычерчивают по пути затейливую траекторию знакомые стебельки, складывается в прогибе ломкая спинка… И вот он уже – целый стулик, неустойчивый и шаткий, немым вопросом перед носом у вас вертится: куда же дальше качнёшься ты, Рома, в своей никчёмной жизни?.. Как выдержишь испытание мною, столь относительной да ненадёжной?.. Как используешь ты, наконец, свой растреклятый, надуманный и вечно ускользающий момент?…

Проблематика стулика безгранична. Вариации на тему бесконечны. Мириадами пикселей пульсирует вокруг вязкое вопросительное пространство. Ослепительное, восторженное пространство! Каждая клеточка, каждая бороздка являет, манит, сулит… Стоит лишь собрать остатки памяти, разбудить внимание, поднять волю… Стоит только захотеть. Только зайти с другого конца. И в каждом клике будет тогда решение, в каждом ответ, в каждом…

…стулик?.. Опять стулик?! Нет, люди. Трон. Престол целый! Только вот не видно его нигде: всё же пребывает он где-то в другой плоскости – в сгустившейся глубине, где весь дивный белый свет, вбегающий сквозь лупу роговицы, вбирается таинственным хрусталиком, чтоб преломиться… (Но я знаю, знаю: туда нам доступ заказан.)

И вообще. Я же во-о-он там, далеко внизу, в постельке, свёрнутый в калачик, оставленный всеми, обиженный на мир смешной ребёнок. В пространстве настолько замкнутом и ничтожном, что отсюда, с макушки мирозданья, почти нет возможности ни смысла фиксировать внимание на столь странном, столь мизерном объекте.

– Да-да, совершенно верно, – чей-то знакомый голос, чуть певучий, немного резкий… (И кажется мне, я знал его всегда.) – Тебе туда.

– Перец! Ты?..

– Я-я. Но так как я – это, в общем-то, всего лишь ты, всю дорогу и приходится показывать тебе то, что ты знаешь… что ты можешь… но понимать и делать почему-то не хочешь.

Ох, много, много чего хотелось спросить у него, но где-то на том, на твёрдом уже берегу створаживалось то, что через секунды можно будет назвать явью…

26

Дзрр-дзрр!..

Господин Набоков!.. Владимир Владимирович! Проснитесь же, наконец!! Самое время сейчас нам с вами подвести итоги. Теперь вот, всплывая из моей чудесной грёзы, у самой поверхности яви я вдруг случайно и невольно, но вместе с тем и неожиданно уместно – как это порой случается с натурами ищущими – задел за некий поплавок. Торчащий знак вопроса, позабытый в конце нашей с вами летней полемики – с моей стороны преждевременной, самонадеянной и совершенно неподготовленной…

Дзрр-дзрр!..

Владимир Владимирович! Простите, признаю: Вы безусловно правы во всём. Сценарий… нет, итог! – всегда аналогичный. Почти даже… обязательный. Неизбежный! Везде – долгожданная и обещающая поездка к морю, мыслимая нами абсолютным апогеем (если не апофеозом)… На самом деле вскоре, конечно, проясняется, что так навязчиво взлелеянное стремление понежить нимфетку всего-то на миг восполнит сокрытые с детства глубокие и тёмные комплексы и дыры. Далее. Всегда почему-то – какая-нибудь авария или роковая коллизия с участием автомобиля… То пагуба, то обречённость. Раздавленность. Несостоятельность в борьбе с собой…

Дзрр-дзрр!..

Ну, при этом каждый, конечно, искал своё. (И по-своему даже нашёл!) Гумберт ваш просто болен, он душу принёс в жертву своей мании и потому боялся полиции. Кречмар богат и женат, но вот захотел простого человеческого счастья с существом совершенно дьявольским… Эти двое – там, где им быть надлежит. Один ведает миру о любви своей за решёткой. Другой – с пулей в боку среди лужи крови в своей бюргерской квартире.

А я-то где же? Что же я-то?!

Дзрр-дзрр!..

А-а-а-а, это туда, на ту, настоящую – единственную и прекрасную – сторону бытия с его изнанки (наконец-то!) выносит меня телефонный звонок… Стремительно. Радостно. Легко!

Дзрр-дзрр!..

(Но… я-то – где же? Что же я-то?!)

– Алё, Р-р-р-р-р-р-рама-н-н-н-н! Узнал?.. Ты где?

– Где – я?.. Я, кажется, наконец-то… пришёл. Обратно. К себе!

– Что, уже дома? А мы вот в «Курвуазье». Завтракаем! – (Ой, а голосок-то свой-свой…) – Слушай, как же тогда… ты только что был в «Зиме»?..

– А я это. Телепортировался.

– Не ври-не ври. Я… с тобой не поговорила – я не одна была! И вообще – обо мне в «Зиме» такая плохая слава…

–  …(Зевок зевок зе)

– Это… Р-р-р-ряма-н-н-н?.. Я вот что хотела! Мы тут поспорили – кто из наших стриптизёров снимался в клипе у Хлебниковой?

(Ну конечно. Когда-то надо уже и о деле?! Я чуть уже не хохочу…)

– Володя снимался, Маугли по прозвищу!

– А разве не… – обрыв фразы. Разочарованное «у-у-у», мужской смешок за кадром, конец связи.

Конец связи!!

С минуту оставался я распластанным во всеобъемлющей блаженной судороге, нескончаемом утреннем потягивании. Впервые за последние месяцы проснулся я почему-то совершенно здоров и свободен. Со странным, непередаваемым чувством полноценности. Не находя в себе компонента агрессии. Моего всегдашнего утреннего мучителя.