Стукач - [4]

Через некоторое время Веткин и в самом деле внешне стал походить на распоследнего чмошника, место которому не в боевой роте, а среди опустившихся шлангов, которые привычно таскали алюминиевые баки с парашей от солдатской столовой к свинарнику.

Солдат вечно был грязен, плохо выбрит и взгляд его стал быстрым и затравленным. По всему выходило, что дорога Веткину прямиком в "парашники" и только последним усилием воли солдат старался не перейти черту, становясь не только ротным, но и бригадным чмом. Пути таким изгоям назад в подразделения никогда не было, и Веткин об этом прекрасно знал. Поэтому он хоть как-то старался отстирывать форму и бриться перочинным ножом, так как лезвия с бритвой, чтобы Веткин зачмонел еще быстрее, у него нарочно отобрали деды.

Когда Веткин заступал дежурным по роте - означало это, что не спать ему сутки, ибо никто из наряда, трех его подчиненных солдат, и не думал сменять его ночью. Все дневальные, включая молодых, сладко спали. А Веткин одиноко стоял под грибком, возле полевого телефона и медленно глотал слезы, представляя, что новый день вновь обернется презрением и отчуждением роты.

И может быть несчастье, обещанное Веткину Привозом, непременно произошло, если бы не старшина. Прапорщик, давно заметивший нелады с бойцом, несколько раз подкатывал к нему с расспросами. Но тот отмалчивался и лишь просил старшину ставить его в наряд по возможности в офицерский модуль, что опытный прапорщик и делал, исходя из того, что самострелов по бригаде и так хватает.

Сейчас пристроился Веткин под деревьями на лавочке возле модуля. Солдат дремлет, уткнувшись лицом в колени. Густая тьма накрыла бригаду.

В модуле ревут магнитофоны, громко хохочут и разговаривают офицеры. Музыка становится совсем оглушительной - где-то открылась дверь и кто-то, тяжело ступая, пошел по коридору в сторону выхода. Веткин с трудом поднял голову, всматриваясь в яркий прямоугольник выхода. В нем, покачиваясь, стоял командир второй роты десантно-штурмового батальона капитан Иволгин. Он постоял так мгновение, пока глаза привыкали к темноте, а затем шагнул в сторону солдата. Веткин вскочил, неловко вытягиваясь перед офицером, которого он очень сильно уважал, так как несколько раз был с ним на боевых.

- Сиди, - небрежно махнул рукой капитан, рассмотрев в темноте замершего солдата. - Я и сам присяду.

- Как дела, боец? - спросил ротный, прикуривая, - В горы со мной пойдешь? Не задолбался еще рацию таскать?

- Нет, нет, - заторопился Веткин и дрогнувшим голосом, боясь, что будет послан куда подальше, попросил. - Дайте, пожалуйста, закурить, товарищ капитан?

Иволгин добродушно ткнул пачкой сигарет в солдатскую ладонь.

- Ты же не куришь, Веткин?

- Не курю, а сейчас, вот, закурил, - сказал Веткин, затянулся и тут же закашлялся.

- Гадость это, боец, - засмеялся Иволгин. - Лучше не начинать. Хорошего ничего нет. По себе чувствую. Раньше, в училище, десять километров как лось пробегал - на одном дыхании. А теперь, по горам, - задыхаюсь. Но поделать ничего не могу. С засады вернешься - трусит всего. Тут не только закуришь. Да-а-а!

Он помолчал немного, а затем спросил:

- Серегу моего помнишь?

- Какого?

- Рыжего такого. У него на кепке две буквы эр были написаны: рыжий разведчик, значит.

- Эрэр? Конечно, знаю, товарищ капитан. Серега Кляйн. Немец из Алма-Аты.

- Нет теперь немца, - сказал капитан медленно и глубоко-глубоко затянулся, - Сегодня умер он. Поздно ногу в Кабуле отрезали. Еще один погиб!

В разговоре наступила пауза. Офицер сидел, опустив голову, и Веткину показалось, что плечи у него дрогнули. Солдат задрожал, а затем, чувствуя, что не скажи он сейчас всего Иволгину - действительно пропадет - тихо бесцветно прошептал.

- Вот и я хочу умереть...

Ротный покачал головой: "Баба, паскуда, бросила? Да и фиг с ней! На хрен она тебе нужна? Ты здесь, она там. Одни мысли дурацкие, а толку никакого".

- Нет у меня девушки, товарищ капитан, и не было никогда...

- А что же? - Иволгин взглянул на солдата.

- Чмонят меня. Свои же и чмонят. Все время. Ротному кто-то про чарс заложил. Он проверил и поймал кого надо. Теперь злой на всех. Гоняет целый день. Контролирует. А все думают, что я заложник, - торопливо говорил Веткин, и крупные как фасолины слезы внезапно покатились из его глаз, - а я никому не говорил. Честное слово, товарищ капитан. А они не верят - чмонят. В палатке уже спать не могу. Так я в камышах ночую или штабе, когда там друг дневалит. А за что они так? За что? Сегодня на обеде душара суп мой вылил, а все смеялись. Я знаю - его деды научили, мой призыв. Я ведь с ними как брат был. А теперь? А я духов бить не могу. Ведь их деды заставляют...

Иволгин заинтересованно смотрел на солдата и только повторял:

- Успокойся, боец. Слышишь, бача, спокойнее, по разделениям...

Но от этого внезапно человеческого обращения - у Веткина слезы прямо потоком и речь все быстрее. Солдат продолжал говорить, глотая соленую влагу.

- Что делать? Дедам в палатку гранату кинуть, как в первом батальоне? Так жалко мне их. А гранаты у меня есть... Или, как Ахмедов, к духам бежать? Да не бежал он, товарищ капитан. Мне пацан с его взвода рассказывал - он от дедов за бригадой прятался. Убежал после проверки, чтобы деды не побили. За минными полями хотел ночь отсидеться. И уснул. А его духи, их разведчики, которые по ночам к бригаде подкрадываются, нашли. Комбриг потом говорил, что он предатель. А он не предатель. Бежать хотел Ахмедов, так его духи поймали, побили и в горы увезли. А все - предатель, предатель...