Стук - [10]

Итак, Мануэлю было ясно, чего он хочет. До сих пор он делал в своей жизни только то, что сам хотел. Но тут появился на его жизненной сцене некто, вполголоса заговоривший из-за кулис, однако этого было достаточно, чтобы заглушить монолог благородного исполнителя главной роли.

Не превратился ли ты в меланхолика с твердым убеждением, что последующие двадцать лет заранее запрограммированы, вплоть до того, как два твоих маленьких монстра станут большими монстрами, которым ты еще будешь оплачивать учебу? – спрашивал Мануэль себя. Почему бы не приобрести что-то себе на благо, только себе одному? Своя тайна? Ведь она доставила тебе удовольствие, разве не так? – размышлял Мануэль. Стимулирует супружеские отношения, как ты мог убедиться. Ни один человек не идеален на сто процентов, и моногамия в природе наблюдается только у черных горных галок.

Тут прокаркал этот некто из-за кулис голосом птицы, чтобы высмеять его, и Мануэлю показалось, что он действительно услышал этот голос. Он постучал себе кулаком по лбу, чтобы вернуться к действительности: он сидел один в своем кабинете, последний пациент давно ушел.

О чем этот некто не говорил ни слова, так это о ребенке, как будто это было заботой только Евы, его это не касалось, но Мануэль понимал, что этот вопрос как раз является главным и о нем не стоит забывать…

В телефонной книге Базеля Мануэль не нашел никакой Евы Вольф, он уже размышлял, не узнать ли руководителей конференции данные переводчицы, но тут же отказался от этого – ему не пришло в голову ни одного повода, который бы не показался подозрительным. Мануэлю не оставалось ничего другого, как ждать, когда Ева сама объявится снова.

Когда зазвенел звонок, он извлекал пробку из уха последнего в этот день пациента. Он делал это обычно при помощи клистир-шприца, концентрированная водяная струя под давлением изливалась из канюли и обычно уже с первого раза размывала загустевшую ушную серу. При этом врач просил пациента самому держать под ухом почкообразный тазик для стекания воды вместе с содержимым ушного прохода.

– Извините, пожалуйста, – сказал он посетителю, так как телефон не умолкал, и подошел к столу с пустым уже шприцем в правой руке.

– Это срочно? – спросил он фрау Ризен, когда он снял трубку.

– Да, – сказала та, – некая фрау Вольф.

Мануэль нажал кнопку ноль и произнес: «Да?»

– Это я, Ева.

– Скажите, могу я перезвонить вам? У меня сейчас пациент.

– Это не обязательно, я только хочу сказать вам, что все удалось.

– Но…

– Ничего страшного. Я прощаюсь и ухожу из вашей жизни. Вы больше обо мне не услышите. И я вам очень благодарна.

Шприц выпал из руки Мануэля и откатился от стола. Мануэль сделал два шага и наклонился за ним с трубкой в руке, телефонный аппарат перевесился через край стола и упал на пол, из его мембраны раздался сигнал «занято».

Мануэль выпрямился и уставился на своего пациента, машиниста локомотива, который все еще держал тазик с под ухом и с удивлением смотрел на него.

– Могу я это убрать? – спросил он.

– Да, конечно, – сказал Мануэль, – прошу прощения.

Он сжал трубку между плечом и ухом, поднял аппарат и поставил его на место. Потом он нажал кнопку вызова «один» и спросил свою помощницу, на проводе ли еще фрау Вольф. Нет, она уже отключилась.

– Если она еще раз позвонит, соедините меня, пожалуйста, с ней, – попросил Мануэль.

Однако она больше не позвонила.

Мануэль поднял шприц и положил его на столик с инструментами.

Машинист локомотива держал тазик перед собой на коленях и разглядывал его содержимое – то, что мешало ему хорошо слышать.

– Следует ли мне чаще прочищать уши? – спросил он.

– Нет, господин Ребзамен, ваш ушной канал просто немного был воспален, – услышал Мануэль голос доктора Риттера.

Потом он увидел, как доктор Риттер еще раз вставил воронку в ухо пациенту, заглянул туда и спросил, слышит ли он теперь лучше, и посоветовал прийти снова, как только тот почувствует, что образовалась пробка. Он стоял рядом, когда доктор Риттер кратко обсудил со своей улыбающейся помощницей отчет о медицинском страховании инвалидов и свой распорядок на завтра и наконец отпустил ее в вечернюю мглу.

Только тогда он обнаружил себя сидящим за столом, уткнувшим подбородок в ладони. Он уставился на репродукцию картины Холдера «Женевское озеро», которая висела на стене. За озером сквозь облака вздымался Монблан.

Легкий звук прямо перед ним, на столе, и еще раз. Что-то скатилось на отчет о пациентах. Мануэль взглянул на желтую бумагу и увидел две капли.

Он достал носовой платок и вытер глаза.

Приходилось ли ему плакать, когда он стал взрослым?

Да, тогда, когда он получил сообщение о свадьбе Майи.

И вот опять из-за женщины. Мануэль не сомневался в том, что больше никогда не увидит Еву. Эта женщина точно знала, чего она хочет, она не пойдет ни на какие компромиссы.

А Мануэль вдруг почувствовал, что с огромной радостью увиделся бы с Евой еще, и он не мог объяснить себе зачем.

Его взгляд остановился на кушетке, которой он в последний раз воспользовался, когда одной из пациенток стало плохо. Как странно, что именно здесь все и случилось, когда он поддался неконтролируемой страсти. И как ужасно, что это возымело последствия! Он станет отцом ребенка, которого он никогда не увидит, а Томас и Мириам станут его сводными братом и сестрой. И что теперь? Искать Еву? Для какого-нибудь частного детектива это точно бы не составило труда. И потом? Потребовать у женщины объяснения? Но в чем? Разве он не проявил молчаливое согласие? Может быть, то, что он уже начал? Но ведь они даже не перешли на «ты» во время объятий, такими чужими друг другу они были. Нет, надо не искушать себя этим страстным желанием, сказал себе Мануэль, а исцелиться от него, и он знал, что для этого есть только один способ: он должен истребить свою страсть, как колонию бактерий. Если бы существовал антибиотик против чувств, он бы начал его глотать. Два раз в день.