Струна истории - [158]
Он сказал: «Что-то здесь странное. Раз крещен, то в Царствие Небесное попадешь. А если — развратник, пьяница, убийца?» — «Ничего, крещение все покрывает».
«А если не крещен, не попадешь?» — «Нет!»
«Но бывают же праведные язычники. Они преступлений не совершают. Неужели Господь их не помилует?» — «Нет!»
Но Пелагий был человек очень дипломатичный, умный. Он сел на корабль и поплыл в Карфаген. А те быстренько послали туда донос — очень влиятельному епископу христианской церкви Августину.[557] Августин побеседовал с Пелагием. Тот благодарил, сел на корабль и уплыл. Но у него осталось много сторонников. Они (пелагианцы. — Ред.) стали говорить: «Мало ли, что ты — епископ, что ты — священник! Раз ты такая сволочь, неужели мы тебя будем уважать?»
Собрали Собор в Африке и решили: раз Бог уже кого-то предназначил к спасению, а кого-то к осуждению, то мы будем делать все, что хотим!
И Августин этот Собор благословил.
А его противники убежали в Константинополь, где был очень строгий патриарх, перс по происхождению, — Несторий.[558] Он навел порядки в монастырях — там тоже в самоволку (без разрешения. — Ред.) ходили. Скинут рясу и бегут в театр, как сегодня на стриптиз. Он это прекратил, чем вызвал законное недовольство монахов. Восстановил посты, законы против еретиков.
И вдруг к нему прибегают пелагианцы. Он с ними внимательно поговорил и сказал: «Нет, я не считаю, что они еретики. Пусть они живут. У них вера правильная».
В это время Несторий сказал совершенно правильную вещь, что Дева Мария родила, конечно, не Бога, а человека. Этот человек оказался Богом, а родила она Христа, значит, она Христородица, а не Богородица, потому что Бог Сын существовал прежде всех лет. Еще до начала сотворения мира.
«А-а-а! — заорали они, — он наводит хулу на нашу заступницу — Богородицу.»
Спор продолжается, собирается собор в Эфесе, известный как «эфесский разбой». Спор был о том, два тела было в Христе — божеское и человеческое — или одно. Являются египетские монахи, которые жуткие фанатики и противники Нестория, и большинством голосов его отлучают. «Египтяне» — подготовились. И монахи в рясах из верблюжьей шерсти, подпоясанные веревками, с огромными топорами бегают и кричат: «Кто говорит — два, тех рассечем пополам!»
Они ворвались на заседание Собора, загнали председателя под стол, сломали писцам пальцы, чтобы не вели протокола, и носились по всему Эфесу. Добились, что «у Бога — одно тело и ничего человеческого в нем нет, только Божественное». Это не признала ни римская церковь, ни малоазиатская, ни византийская.
Потом собрали собор в Халкидоне. Окружили собор войсками, монахов не допустили, приняли тот Символ Веры, который вы можете услышать сегодня в любой церкви, и им сказали: «Цыц! А Нестория мы тоже не признаем!» — и сослали его. То есть государство принимало все меры к понижению уровня пассионарности.
Но нас не интересуют эти детали, — нас интересует, почему они происходили. Зачем было египетским монахам вместо того, чтобы спасать жизнь, — ездить в Эфес и заниматься там этими безобразиями? Чего было им Несторию сопротивляться?
Он умер, а его сторонники эмигрировали в Персию и создали несторианскую Церковь. Она распространилась до Китая и Монголии.[559] Остатки ее слились с православными уже при Николае II, менее ста лет назад. — Откуда такое свирепство, а главное — зачем? Риск — страшный. Их туда никто не гнал. (Л. Н. Гумилев имеет в виду египетских монахов. — Прим. ред.) Напротив, их туда не пускали!
Вот это и есть жуткая вещь, которая называется пассионарным перегревом, или акматической фазой этногенеза.
Поэтому, когда вы смотрите на эту кривую, вы не думайте, что эта она обозначает расцвет государства, его усиление. — Нет. Пассионарный перегрев также вреден, как и пассионарное охлаждение. Пассионарии приносят столько же вреда, сколько эти субпассионарии («субчики»), но другого характера вред. А сводится все — к убийствам, к уничтожению.
Вот что такое — жертвенность. Она может быть и умной и глупой, она может быть добронаправленной и злонаправленной. Она может иметь любое направление, но она — в переизбытке. Это все то же самое, как если бы вы стали бы кипятить молоко в кастрюле и отошли в сторонку и дали ему вскипеть. Так оно же — уйдет! Так оно и ушло.
(Л. Н. Гумилев подходит к графику «Изменение пассионарного напряжения в этнической системе». — Ред.)
Представьте себе, что мы с вами какие-нибудь микроорганизмы, которых биологи выводят в колбе. Вода холодная, градуса два-три. Мы еле-еле плаваем, еле двигаемся. Потом вода подогревается. Мы радуемся. Десять градусов — хорошо, двадцать — оптимально. Мы бегаем, носимся, пожираем пищу и друг друга. Когда 50 градусов, то чувствуем, что уже не то. Лучше бы не надо. А подогрев продолжается. К 70 градусам — все умирают. Все бактерии. Но если кто-то уцелел, прилепившись к стенке сосуда, то когда температура спадает, он вылезает и радуется, что можно вновь поплавать. Можно и покушать, и размножиться путем деления. Будет двое, четверо — веселее будет. До тех пор, пока температура не упадет до нуля, пока ледком не схватит всю воду, и тогда уже всё кончится.
