Строки, обагренные кровью - [4]
«Пятый год, — указывает Надежда Константиновна, — заставил Ильича пересмотреть этот вопрос. Беседы с Гапоном — крестьянином по происхождению, сохранившим связь с деревней; беседы с Матюшенко — матросом с «Потемкина», с рядом рабочих, приезжавших из России и близко знавших, что делается в деревне, показали Ильичу, что лозунг об отрезках уже недостаточен, что нужно выдвинуть более широкий лозунг — конфискации помещичьих, удельных и церковных земель»[4].
Из Женевы в Бухарест Матюшенко вернулся полным бодрости, вдохновленный беседами с Владимиром Ильичем и надеждами на победоносное продолжение революции в России. Он писал матросам в другие города Румынии, а также на родину пламенные бодрые письма. В одном из них после ознакомления с западной «свободой» Матюшенко писал:
«Я тоже думаю, даже много думаю о счастье народа и никогда не перестану думать о том. Но я теперь думаю, неужели же за ту кровь, которая льется в России, русский народ получит то, что получил в Западной Европе и Америке? Если да, то я заранее умываю руки. Такая свобода для меня не нужна».
Обращение «Всем рабочим и солдатам», приведенное в начале, осталось незаконченным.
По свидетельству потемкинца-большевика А. В. Макарова, письма Матюшенко находили среди матросов горячий отклик. Так, 18 ноября 1905 года Макаров сообщал Матюшенко: «Прочитавши письмо, ребята очень оживились, так, что я не могу сказать даже. Некоторые провозглашали громким голосом: «Долой царя! Долой самодержавие! Да здравствует народное управление! Да здравствует крестьянский и рабочий союз!» Так что ребята говорят: «Почему к нам не придет «Потемкин» или же «Очаков» и не заберет всех нас?»
Матюшенко сам рвался на родину. Несмотря на предостережения товарищей, он в мае 1907 года пробрался в Россию. В Одессе его опознал агент царской охранки. Вскоре он был арестован в Николаеве и 20 октября казнен в Севастополе на Корабельной стороне, во дворе флотского арестного дома.
Царская виселица оборвала замечательную и яркую жизнь героя-потемкинца. До последнего дыхания она была отдана великому делу революции, служению своему народу.
Народ никогда не забудет своего верного и бесстрашного сына. Священные реликвии о нем бережно хранятся в музеях не только Севастополя, но и всего Крыма, Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, Харькова и других городов. Свято чтят память о нем и моряки-черноморцы. Имя Матюшенко носят один из районов Севастополя и одна из его бухт. Именем бесстрашного буревестника революции называются корабли. О нем говорится в десятках книг, а кинофильм о революционном подвиге потемкинцев стал шедевром мировой кинематографии.
Г. СЕМИН.
«КОМАНДУЮ ФЛОТОМ. ШМИДТ»
Гг. судьи! Перед вашими беспристрастными глазами прошло дело, во главе которого был я. Не могло это дело стать совершенно ясным, т. к. оно явилось здесь как обрывок общего великого русского дела, самая сложность которого не позволяет нам, современникам, обнять его беспристрастным взором. И этот обрывок русского дела, слабо освещенный свидетельскими показаниями, ждет теперь над собой вашего приговора!
Я говорил вам, гг. судьи, что не должно быть в этом деле произнесено ни одного слова неправды — только одну правду вы слышали от меня, и, я знаю, вы верили мне.
Предсмертная серьезность моего положения, ответственность перед родиной побуждают меня еще раз сказать вам о тех молодых жизнях, которые ждут со мной вашего приговора. Клянусь вам, что те случайные свидетельские показания, которые устанавливали ряд улик против того или другого матроса и тем увеличивали вину некоторых из них, не могут, не должны быть приняты во внимание. Верьте мне, что стройное накопление улик не может руководить вами. Верьте мне, что все они были совершенно однородной массой, что никому из них нельзя вменить в вину близость к Шмидту. Все они были одинаково близки мне, и что сама правда требует, чтобы ответил я один за это дело, в полной мере. Сама правда повелевает выделить меня.
Я не прошу снисхождения вашего, я не жду его. Велика, беспредельна ваша власть, но нет робости во мне, и не смутится дух мой, когда услышу ваш приговор.
Не первая Россия переживает дни потрясений, и в истории всех народов, при взаимном столкновении двух начал — отжившей и молодой народной жизни были всегда жертвы.
В минуту государственного хаоса не могут не возникать такие глубоко-трагические недоразумения.
Я встречу приговор ваш без горечи, и ни минуты не шевельнется во мне упрек вам. Я знаю, что и вы, гг. судьи, страдаете, вы так же, как и мы, жертвы переживаемых потрясений народных.
Без ропота и протеста приму смерть от вас, но не вижу, не признаю вины за собой!
Когда провозглашенные политические права начали отнимать у народа, то стихийная волна жизни выделила меня, заурядного человека, из толпы, и из моей груди вырвался крик! Я счастлив, что этот крик вырвался именно из моей груди.
Я знаю, что столб, у которого встану я принять смерть, будет водружен на грани двух разных исторических эпох нашей родины. Сознание это дает мне много силы, и я пойду к столбу, как на молитву…
