Строки, имена, судьбы... - [7]
Но как ни "жаден" собиратель галереи на итальянские картины — именно эта часть собрания и является наиболее слабой и тех "весьма добрых картин итальянских", о которых упоминается в письме, нет в дошедшем до нас собрании…
Отсутствие картин, упомянутых в письме, объясняется еще и тем, что галерея претерпела много превратностей и изменений. После смерти основателя ее… умершего бездетным, галерею поделили между собой его племянницы графиня Кушелева и княгиня Лобанова-Ростовская. Впоследствии часть, принадлежавшая гр. Кушелевой, в свою очередь распалась на две части, перешедшие к сыновьям её Александру и Григорию. Первый из них, граф Александр Григорьевич, не только пополнил свое собрание покупкой почти всей галереи кн. Лобановой-Ростовской, но… приобрел целую массу новых художественных произведений… Дом его на Гагаринской набережной представлял собой целый музей… По смерти гр. Александра Григорьевича это богатое собрание опять распалось и пошло в раздел между сыновьями Григорием и Николаем. Часть первого после его смерти была распродана с аукциона в Париже в 1869 г. К счастью, иная судьба постигла ту часть коллекции, которая принадлежала его брату.
Граф Николай Александрович Кушелев-Безбородко родился в Петербурге 28 ноября 1834 г. По окончании Пажеского корпуса он поступил в Кавалергардский полк, но, скоро оставив службу, отправился в заграничное путешествие и… тратил значительные… средства на приобретение художественных произведений, собирая, главным образом, картины новейших, современных ему западноевропейских художников.
Он умер в Ницце 11 апреля 1862 г., но в духовном завещании обеспечил свою галерею от последующих раздроблений… определив участь ее словами: "Картины и статуи передаю я в Академию Художест в для составления публичной галереи, открытой постоянно для художников и публики, допускаемых без стеснения в форме одежды".
Что же касается дарственных посвящений и надписей на книгах, то все эти "автографы", за редким исключением, не поддаются расшифровке. Как правило, они так и остаются неразгаданными. Конечно, жаль. Но взамен этого истинное наслаждение приносит игра собственного воображения, собственного творческого вымысла, рождающая подчас самые неожиданные варианты предположении и догадок.
Вот три примера, три задачи со многими неизвестными, три вопроса, которым суждено остаться без конкретных ответов. И, может быть, именно в этом заключается своеобразная прелесть следующих трех автографов.
Пример первый. Некто Дмитрий Жеков преподносит кому-то 14 августа 1893 года купленную им в Киеве, в книжном магазине Франца Иогансона (об этом говорит печать фирмы) "Иллиаду" Гомера в переводе Гнедича. Свой подарок он сопровождает посвящением: "В память вечной пылкости ума, в память желательных моментов".
Что скрыто в этих словах? Если воспоминания — то о чём? Если признание — то в чем? Если желание — то чего?
Нам никогда не разгадать их смысл. Он был понятен только автору восторженных строк и тому, а вернее — той, которой они посвящались. Маленькая интимная тайна двух людей. Она ушла вместе с ними.
Пример второй. На первой странице "Истории Суворова" Николая Полевого размашисто и коряво выведено: "Сия книга принадлежит сл. Осипу Никифорову Суворову". Что мы можем предположительно сказать о хозяине книги? Дальнее ли родство связывало его с великим полководцем, или он был просто его случайным однофамильцем? Что значит — сокращенное и, наверное, очень важное для нас "сл."?
И, наконец, пример третий. Загадка неизвестного, начертавшего на титуле пьесы Леонида Андреева "Царь Голод" слова сурового приговора: "Придет Царь Голод и снесет к черту буржуазный мир, построенный на слезах детей, рабстве человека и безумных тратах кровопийцев-капиталистов. Петербург, 1914 год". Росчерк фамилии — не понятен…
Как-то, привычным жестом вскинув беспалую ладонь правой руки к полям выгоревшей фетровой шляпы и многозначительно хмыкнув в молодцеватые завитки унтер-офицерских! усов, бай Иван вручил мне два номера литературно-художественного журнала "Жар-птица". Этот журнал издавался в Германии в двадцатые годы, в кратковременный период необыкновенно интенсивной культурной жизни "русского" Берлина, в котором в то время жили и работали Эренбург, Андрей Белый, Алексей Толстой, Шкловский, Айхенвальд, Марина Цветаева, Ремизов, Пильняк.
В связи с этим небезынтересны несколько строк из воспоминаний Вадима Андреева "Возвращение в жизнь", тем более, что дальше рассказ пойдет об автопортрете и письмах его отца.
"Берлин оказался наводненным русскими интеллигентами — философы, писатели, музыканты, художники… Лечившийся за границей Горький жил в Саарове и редактировал выходивший в Берлине толстый журнал "Беседа". Приезжавшие сюда советские поэты Маяковский, Пастернак, Есении не только выступали перед местной аудиторией, но и издавали свои книги в Берлине… Необыкновенно богат был и русский театральный сезон. В течение одной зимы 1922–1923 годов в Берлине гастролировали Художественный театр в его лучшем составе, со Станиславским, Качаловым, Книппер, Москвиным, Вишневским; Таиров с Коонен и Церетели; студия Вахтангова с Михаилом Чеховым; Александрийский, поставивший пьесу отца "Профессор Сторицын"; процветала "Летучая мышь" Валиева; Качалов и Германова на литературных утренниках читали стихи Блока и Рабиндраната Тагора; Массалитинов создал театральную студию…" [Вадим Андреев. История одного путешествия. Повести. М., "Советский писатель", 1974.].
