Строки, добытые в боях - [50]

Во всех ручьях Непрядву узнавал.

Крови своей, своим святыням верный,

Слова старинные я повторял, скорбя:

— Россия-мати! Свете мой безмерный,

Которой местью мстить мне за тебя?

1941

Облака кричат

По земле поземкой жаркий чад.

Стонет небо, стон проходит небом!

Облака, как лебеди, кричат

Над сожженным хлебом.

Хлеб дотла, и все село дотла.

Горе? Нет… Какое ж это горе…

Полплетня осталось от села,

Полплетня на взгорье.

Облака кричат! Кричат весь день!..

И один под теми облаками

Я трясу, трясу, трясу плетень

Черными руками.

1941

Село

Следы жилья ветрами размело,

Села как не бывало и в помине,

И углище бурьяном поросло,

Горчайшей и сладчайшею полынью.

Я жил вею жизнь глухой мечтой о чуде.

Из всех чудес ко мне пришло одно —

Невесть откуда взявшиеся люди

Тащили мимо длинное бревно.

Они два года сердцем сторожили

Конец беды. И лишь беда ушла,

На кострище вернулись старожилы

Войной испепеленного села.

И вот опять течет вода живая

Среди отбитой у врага земли,

Для первых изб вбивают снова сваи

Упрямые сородичи мои.

Я слишком часто видывал, как пламя

Жилье и жизнь под самый корень жгло,

И я гляжу широкими глазами,

Как из золы опять встает село.

1942

Волчонок

Я домой притащил волчонка.

Он испуганно в угол взглянул,

Где дружили баян и чечетка

С неушедшими в караул.

Я прикрикнул на них: «Кончайте!»

Накормил, отогрел, уложил

И шинелью чужое несчастье

От счастливых друзей укрыл.

Стал рассказывать глупые сказки,

Сам придумывал их на ходу,

Чтоб хоть раз взглянул без опаски,

Чтоб на миг позабыл беду.

Но не верит словам привета…

Не навечно ли выжгли взгляд

Черный пепел варшавского гетто,

Катакомб сладковатый смрад?

Он узнал, как бессудной ночью

Правит суд немецкий свинец,

Оттого и смотрит по-волчьи

Семилетний этот птенец.

Все видавший на белом свете,

Изболевшей склоняюсь душой

Перед вами, еврейские дети,

Искалеченные войной…

Засыпает усталый волчонок,

Под шинелью свернувшись в клубок,

Про котов не дослушав ученых,

Про доверчивый колобок.

Без семьи, без родных, без народа…

Стань же мальчику в черный год

Ближе близких, советская рота,

Вместе с ротой — советский народ!

И сегодня, у стен Пултуска,

Пусть в сердцах сольются навек

Оба слова, еврей и русский,

В слове радостном — человек!

Январь, 1944

Из документов французского и итальянского Сопротивления

* * *

…Бежал из концлагеря, чтобы присоединиться к партизанским отрядам вместе с 13 соотечественниками. Отличался храбростью во всех военных действиях, а во время облавы на партизан в декабре 1944 года показал замечательные качества самоотверженности, смелости и несокрушимой веры в свое дело.

2 февраля 1945 года одно подразделение немцев, более 100 человек, было атаковано партизанским отрядом, в котором он состоял. С группой в 10 человек он атаковал вражескую засаду, которая бросила оружие и разбежалась. В перестрелке Поэтан (Ф. Полетаев) был убит.

Его великий подвиг, его сознательное самопожертвование, его необыкновенная смелость и решимость послужили незабываемым примером для всех партизан…

(Из боевой характеристики командира итальянских партизан 58-й бригады «Оресте» Бризи (Арнольдо))

* * *

…Пример этих людей, вдохновленных идеалом своей родины, готовых во имя этого идеала пренебречь всеми опасностями, воскресил в тех, кто пал духом, веру в победу и тем самым явился большим моральным вкладом в наше дело…

Было бы слишком долго перечислять имена всех русских товарищей, проявивших себя героями в маки. Хочу только отметить, что части советских партизан, находившиеся под моим командованием, потеряли больше 15 % своего личного состава и что они участвовали во всех боевых операциях по освобождению Дордони и некоторых районов соседних департаментов и, в частности, в освобождении городов: Перигё, Ангулем, Бержерак, Либурн, Брив, Ажан, Бордо, а также приняли участие в осаде крепости Руаян и Ла-Рошель…

15. 2. 1945

(Из рапорта командующего партизанскими силами в Дордони (Франция) подполковника Ранукса (Геркулеса))

Пропавшие без вести

Рука с размаху письма четвертует,

Где адрес нашей почты полевой,

Где строки, как в покойницкой, горюют

И плачут над пропавшей головой.

Что мне ответить, раз по всем законам

Я не дожил до нынешнего дня,

Родным, друзьям, подругам и знакомым,

Похоронившим заживо меня?

По мне три раза панихиды пели,

Но трижды я из мертвых восставал.

Знать, душу, чтоб держалась крепче в теле,

Всевышний мне гвоздями прибивал.

На мой аршин полмиллиона мерьте —

У нас в крови один и тот же сплав,

Нам несть числа, попавших в лапы смерти

И выживших, ей когти обломав.

Мы в чащах партизанили по году,

По госпиталям мыкались в бреду,

Вставали вновь и шли в огонь и воду

По нарвскому расхлестанному льду.

Я всех пропавших помню поименно —

Их имена зарницами вдали

Незнаемые режут небосклоны

На всех концах взбунтованной земли.

И день придет. Пропавшие без вести,

На пир земной сойдясь со всех сторон,

Как равные, осушат чашу мести

На близкой тризне вражьих похорон!

Май, 1944

Нарвский плацдарм

«…Ностальгия…» (С. Гудзенко)

19 февраля 1945 года.

…Ностальгия. Привыкаешь ко всему: в Будапеште уже не волнует, что первые дни не давало уснуть, о чем только в книгах читал в России. Вся экзотика узких переулков, неожиданных встреч с итальянскими или шведскими подданными, монастыри, кино и церкви надоели солдатам, которые как-то этим интересовались. Нам хочется домой. Пусть даже там нет такого комфорта. И на это уже плюют. Хотя раньше с завистью смотрели на белизну ванных комнат, на блеск полов, на массивность или легкость мебели. Хочется всем домой, пусть в нетопленную комнату, пусть без всяких ванных комнат, но в Москву, Киев, Ленинград. Это тоска по родине…