Строки, добытые в боях - [52]

(Из последнего письма Ю. Крымова)

Молодые коммунисты

Наш стаж еще не вымерен годами,

Пять лет от силы — вот он, кровный, наш.

Но он шагал такими большаками,

Где день за год засчитывался в стаж.

Нам партия дала свои начала

И вехи, по которым нас вела,

Рукой отдела кадров записала

Навечно в наши личные дела.

Не раз мы были пулями отпеты,

Но, исходив все смертные пути,

Мы с семизначной цифрой партбилеты

Сквозь семь смертей сумели пронести.

И правильность законов диамата

Проверили с гранатами в руках

На улицах Орла и Сталинграда,

На венских и берлинских площадях.

Чужую старь сличая с нашей новью,

Мы, повидав полдюжины столиц,

Узнали цену каждому присловью

Изрядно обветшавших заграниц.

Испытанные партией на деле,

Мы с ней пришли к черте большого дня,

Когда нам приказали сиять шинели,

Не оставляя

   линии

     огня!

Сентябрь, 1946

Борис Слуцкий

Борис Абрамович Слуцкий родился в 1919 году в Донбассе. Детство и юность провел в Харькове. После окончания школы поступил на юридический факультет Московского университета, а затем перешел в Литературный институт имени Горького. В первые дни войны ушел добровольцем на фронт. Был разведчиком, политработником. Ранен, контужен. После войны почти два года провел в госпиталях. Награжден орденами Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды, болгарским орденом «За храбрость». Первое стихотворение напечатал перед войной, следующее — лишь в 1953 году. Первая книга «Память» вышла в 1957 году. «До войны, — писал И. Эренбург, — Слуцкий вместе с покойным Кульчицким, на которого мы все возлагали большие надежды, с Лукониным и Наровчатовым учился в Московском литературном институте. Но поэтом его сделала война: война была его школой, и о чем бы он ни писал — будь то стихи о бане, о поэзии Мартынова, о доме отдыха или московском вокзале, в каждом его слове — память о военных годах… Все его стихи чрезвычайно лиричны, рождены душевным волнением, и о драмах своих соотечественников он говорит, как о пережитом им лично».

Декабрь 41-го года

Памяти Михаила Кульчицкого

Та линия, которую мы гнули,

Дорога, по которой юность шла,

Была прямою от стиха до пули —

Кратчайшим расстоянием была.

Недаром за полгода до начала

Войны

   мы написали по стиху

На смерть друг друга.

   Это означало,

Что знали мы.

   И вот — земля в пуху,

Морозы лужи накрепко стеклят,

Трещат, искрятся, как в печи поленья:

Настали дни проверки исполнения,

Проверки исполненья наших клятв.

Не ждите льгот, в спасение не верьте:

Стучит судьба, как молотком бочар,

И Ленин учит нас презренью к смерти,

Как прежде воле к жизни обучал.

Мои товарищи

Сгорели в танках мои товарищи

До пепла, до золы, дотла.

Трава, полмира покрывающая,

Из них, конечно, проросла.

Мои товарищи на минах

Подорвались, взлетели ввысь,

И много звезд, далеких, мирных,

Из них, моих друзей, зажглись.

Про них рассказывают в праздники,

Показывают их в кино,

И однокурсники и одноклассники

Стихами стали уже давно.

Сон

Утро брезжит,

   а дождик брызжет.

Я лежу на вокзале

в углу.

Я еще молодой и рыжий,

Мне легко

   на твердом полу.

Еще волосы не поседели,

И товарищей милых

   ряды

Не стеснились, не поредели

От победы

   и от беды.

Засыпаю, а это значит:

Засыпает меня, как песок,

Сон, который вчера был начат,

Но остался большой кусок.

Вот я вижу себя в каптерке,

А над ней снаряды снуют.

Гимнастерки. Да, гимнастерки!

Выдают нам. Да, выдают!

Девятнадцатый год рожденья —

Двадцать два в сорок первом году —

Принимаю без возраженья,

Как планиду и как звезду.

Выхожу, двадцатидвухлетний

И совсем некрасивый собой,

В свой решительный и последний

И предсказанный песней бой.

Привокзальный Ленин мне снится:

С пьедестала он сходит в тиши

И, протягивая десницу,

Пожимает мою от души.

Памятник

Дивизия лезла на гребень горы

По мерзлому,

   мертвому,

     мокрому

       камню,

Но вышло,

   что та высота высока мне.

И пал я тогда. И затих до поры.

Солдаты сыскали мой прах по весне,

Сказали, что снова я Родине нужен,

Что славное дело, почетная служба,

Большая задача поручена мне.

— Да я уже с пылью подножной смешался!

Да я уж травой придорожной порос!

— Вставай, поднимайся! —

Я встал и поднялся,

И скульптор размеры на камень нанес.

Гримасу лица, искаженного криком,

Расправил, разгладил резцом ножевым,

Я умер простым, а поднялся великим.

И стал я гранитным,

   а был я живым.

Расту из хребта,

   как вершина хребта.

И выше вершин

   над землей вырастаю.

И ниже меня остается крутая,

   не взятая мною в бою

     высота.

Здесь скалы

   от имени камня стоят.

Здесь сокол

   от имени неба летает.

Но выше поставлен пехотный солдат,

Который Советский Союз представляет.

От имени Родины здесь я стою

И кутаю тучей ушанку свою!

Отсюда мне ясные дали видны —

Просторы

   освобожденной страны,

Где графские земли

   вручал

     батракам я,

Где тюрьмы раскрыл,

   где голодных кормил,

Где в скалах не сыщется

   малого камня,

Которого б кровью своей не кропил.

Стою над землей

   как пример и маяк.

И в этом

   посмертная

     служба

       моя.

«…Именно в Сан-Джиминиано…» (В. Некрасов)

…Именно в Сан-Джиминиано я особенно остро ощутил, что значит Сталинград не только для нас, советских людей, но и для всех, кому ненавистен фашизм.

В том самом старинном ресторане с толстыми деревянными балками и неоштукатуренными кирпичными стенами, который отнял у нас два часа из трех, проведенных в Сан-Джиминиано, к нам обратился с речью немолодой человек, сидевший за соседним столом, член христианско-демократической партии. Он так и сказал: