Строители - [32]
Все же наши ряды понесли некоторый урон. Галямов и я отморозили себе носы, главный механик получил обострение радикулита и в меховых унтах и в ватном костюме стал похож на хоккейного вратаря, Гнат от непрерывного крика сорвал голос. Один только изобретатель оставался по-прежнему спокоен, мороз на него не действовал, хотя он ничем не заменил свой плащ.
Когда Гнат перестал на меня кричать, а изобретателя стал звать по имени и отчеству, я понял, что установка освоена.
Я отправился к Моргунову. Наклонив голову, он что-то быстро писал. Я поздоровался.
— Чего тебе, только поскорее? — сердито сказал он.
— Установка заработала.
— Знаю, ну и что же?
— Теперь можно пустить в ход приказ о моем увольнении, — сказал я.
Моргунов отложил ручку, усмехнулся.
— Не хочется уходить, скажи?
— Знаете, Николай Митрофанович, с одной стороны… Моргунов досадливо поморщился.
— А если прямо, без дипломатии?
— Если прямо, то не хочется.
— То-то же, — назидательно протянул он. — Садись, чего стоишь?
Я сел.
Он пристально посмотрел на меня.
— Ну что ж, оставайся. Приказ отменим.
— Спасибо.
Моргунов несколько раз провел рукой по волосам и строго сказал:
— Но смотри! Признаю, эта твоя установка для подачи бетона неплохая штука. И, если хочешь, мне даже понравилась твоя настойчивость. Но… — Он взял ручку и стукнул концом ее по столу. — Это не наше дело. Пусть каждый делает то, что ему положено, нам нужно строить, дома сдавать… Понял?
— Николай Митрофанович, но ведь мы в первую очередь от этого выиграли…
— Я не меньше тебя понимаю роль новой техники, — перебил он меня. — Я тебе уже говорил — пусть институты осваивают новые механизмы и передают их нам. Рано или поздно сорвешься ты на этих штуках… Понял? И еще запомни: то, что я сказал, — это тебе закон.
Тяжелая уверенность, — с которой он произносил эти слова, подавляла меня. Я молчал.
— А теперь иди, — властно сказал он. — Подумай. Завтра вечером дашь мне ответ.
Когда в конторах машинистки, улыбаясь ласковому солнцу, начинают печатать строгие приказы о наступлении талых вод, обвалах и прочих бедах, ожидающих строителей; когда монтажники, забывая о прогрессивке, с головокружительной высоты мечтательно разглядывают улицу; когда на площадке из-под снега вдруг к удивлению прорабов появляются утерянные железобетонные детали, — это значит, пришла весна.
Сегодня первый весенний день. На открытых створках моего окна стайка воробьев устроила какое-то совещание. Они громко кричали, перебивая друг друга, точь-в-точь как на наших оперативках. Наблюдая их, я думал над своим ответом Моргунову.
Что же, я могу ему сказать: «Да, я отказываюсь от всего, что мы за последний год ввели на наших стройках». Я буду бегать по объектам, кричать: «Давай-давай, вкалывайте!» Но ведь это значит в угоду Моргунову поступиться интересами коллектива.
Не согласиться с ним… Тогда Моргунов подпишет приказ о моем увольнении. Но я не могу уйти. Я люблю свою стройку… А может, схитрить, согласиться, а дальше гнуть свою линию? Нет, это тоже невозможно, его не проведешь.
— Извините, пожалуйста…
В комнате стоял молодой, очень элегантно одетый человек с огромным желтым портфелем.
— Как вы здесь оказались? Невидимка вы, что ли? — удивился я.
Молодой человек мягко улыбнулся.
— Извините, вы о чем-то задумались. Я не посмел прервать ваши мысли, — учтиво сказал он.
Я был очарован поведением посетителя. Впервые за мою деловую жизнь ко мне обращались так почтительно.
Молодой человек поставил портфель на стул прямо передо мной. Портфель представлял собой весьма сложное сооружение — помесь сундука и гармони. Два ремня с мощными пряжками опоясывали его. На стуле портфель развалил свое брюхо, удовлетворенно вздохнул и строго уставился замками-глазницами.
Своей несуразностью он притягивал к себе, у меня появилось странное ощущение, будто в комнате был не один, а два посетителя.
Посетитель — Сергей Петрович Светиков, старший сотрудник НИИ, — оказался деловым парнем.
— Я слышал о ваших работах и хотел их изучить, — серьезно, глядя мне в глаза, сказал он.
— О каких работах вы говорите? — удивился я. — Разве то, что делается у нас на стройках по организации труда, называется «работами»? Это же давно известные вещи!
— Да, это работы. Они важны тем, что внедрены на стройке, — мягко, но с небольшим оттенком покровительства сказал Светиков.
Тут мы оба почему-то посмотрели на портфель, и мне показалось, что его замки-глаза насмешливо заблестели.
— А для чего вам нужно изучать мои «работы»? — «Смеются они вдвоем надо мной?» — подумал я.
Светиков вздохнул и привычным ласковым жестом поправил портфель. Портфель тоже, в тон ему, мощно вздохнул.
— Я пишу диссертацию. Хочу в нее включить ваши работы. Конечно, я их, так сказать, облагорожу…
Я встал и подошел к окну. Собственно говоря, какое мне дело. Пусть изучает, «облагораживает», пусть пишет диссертацию. Ведь его приход только доказывает, как не прав Моргунов.
Я вернулся к столу. Светиков и портфель смотрели на меня ожидающе.
И вдруг неожиданно для себя я сказал:
— Ну, а если я сам захочу, как вы говорите, «облагородить» наши работы и напишу статью?
У Светикова в уголках рта легли вертикальные морщинки.
Лауреат премии ВЦСПС и Союза писателей СССР Лев Лондон известен читателю по книгам «Как стать главным инженером», «Трудные этажи», «Дом над тополями». В новом остросюжетном романе «Снег в июле» затрагиваются нравственные и общественные проблемы. Роман — своеобразное лирико-сатирическое повествование. Свободно и непринужденно, с чувством юмора автор раскрывает богатый внутренний мир своих героев — наших современников. В книгу включены также рассказы из жизни строителей.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».