Строители - [110]

Я поставил рюмки.

— Ну?.. Садись, чего стоишь, — начал с некоторым затруднением председатель. — Садись, я сказал!

Я сел как раз напротив Викиной мамы. Миша между тем быстро и ловко раскупорил две бутылки, одну для мужчин, а другую, с вином, для женщин, расставил рюмки.

— Ты бы огурчиков взял, — засуетилась Мария Васильевна, — вилки…

Сиди, — приказал председатель. — Вот что, — обратился он ко мне, как всегда не называя по имени. (Потом я узнал, что Андрей Васильевич не любил уменьшительных имен.) — Тебе сколько сейчас?

— Семнадцать.

— Маловато, — заметил Миша, наливая рюмки. Викиной маме и мне он налил вина, у рюмки Марии Васильевны Миша заколебался, и его лицо приняло озабоченное выражение.

— Правда, маловато? — спросил он у Викиной мамы.

Она промолчала, только пристально посмотрела на меня.

Прораб Иван Петрович устремил на меня косой взгляд, но я знал, что он смотрит на Мишу.

— Вот балаболка, — снова повторил он и для убедительности слегка приподнял руку, чтобы ударить по столу, но из уважения к полным рюмкам удержался.

— Я сейчас, — все же не утерпела Мария Васильевна. Она бросилась на кухню, и через несколько минут на столе уже стояли тарелочки, миска с капустой и огурцами, что-то еще…

— Будем мы наконец делом заниматься? — возмутился председатель.

— Ну, — невозмутимо сказал Миша, поднимая рюмку, — так сказать, за Витины успехи…

Викина мама тоже взяла рюмку.

— Давай чокнемся, Витя, — ласково предложила она. — Ты еще до сих пор на меня дуешься, а напрасно. А ну-ка, посмотри на меня!

Я впервые посмотрел ей в глаза.

— Значит, мир? — тихо спросила она.

Мужчины и Мария Васильевна выпили по второй.

— Мы Витенькой очень довольны, — обратилась Мария Васильевна к Викиной маме, — правда, масло и мясо подорожали… сахар тоже, но что поделаешь!

Я видел ее раскрасневшееся лицо и внутренне поклялся самой страшной клятвой, что даже и думать не буду об институте.

Андрей Васильевич и прораб Иван Петрович заспорили, кажется, о рыбной ловле.

Выпив вино, я осмелел, налил себе рюмку:

— Иван Петрович, давайте чокнемся.

Все посмотрели на меня.

— Так, чтоб у нас был мир.

— Ты смотри! — повернул ко мне свое длинное лицо Иван Петрович. — Храбрый какой стал! Постой, не спеши. Согласен, чтобы был мир, но ты мне должен пообещать никогда не крутить больше восьмерки.

— Обещаю. Я и табельщиком больше работать не буду.

— Опять ни черта… ничего, — поправился Иван Петрович, посмотрев на Викину маму, — не понял!

— Хорошо, на какой бы работе ни был, не буду крутить восьмерки, — быстро сказал я.

— Тогда желаю.

И все же тот вечер закончился плохо. Я начисто поссорился с Андреем Васильевичем, Марией Васильевной, прорабом Иваном Петровичем, Мишей и Викиной мамой. Я наотрез отказался поступать в институт.

Это было хорошее лето в моей жизни. Я начал работать в Мишиной бригаде, и, хотя сильно уставал, хотя на меня дулись Андрей Васильевич и Мария Васильевна, прораб Иван Петрович, Викина мама и Ми… (нет, это я написал с разгону — Миша на меня не дулся), я чувствовал себя прекрасно.

Часто, после работы, мы с Мишей гуляли. Ему очень нравилось, когда я всерьез предлагал его угостить.

— Ну что ж, Витя, если ты уж так настаиваешь — не возражаю по бутылке воды. — Ему доставляло удовольствие смотреть, как я рассчитываюсь за воду и бутерброды.

— Работа! Правда, Витя, она, работа, все дает?

— Еще долго, Миша, мне надо расплачиваться с Марией Васильевной.

— Да, конечно, — говорил он, и какая-то тень пробегала по его лицу.

Но подспудно, ненавязчиво, как умел только Миша, он вел агитацию за институт. Лежали ли мы на пляже, гуляли ли по бульвару, шли в кино, — нет-нет да и спросит про институт.

— Слушай, Витя, — уже в конце лета сказал мне Миша (мы сидели в саду), — через неделю экзамены в институте, а?

— Что «а»?

— Знаешь, — он поднял брови, — просто так, со спортивной целью. Ведь ты на пятерки кончил. Просто так… не поступишь — хорошо, поступишь — подумаем.

И хотя по всем правилам я должен был рассердиться, мне вдруг очень захотелось послушаться его.

— Что же мы подумаем, Миша? Долг у меня большой, ты же знаешь. Несвободный я человек!

— Да-да, — не стал мне перечить он, — говорили мы между собой в бригаде… Ну, во второй смене будешь работать…

Я задумался.

— Но почему я обязательно должен идти в институт?

Миша помялся, потом мягко сказал:

— Без семьи ты. Тебе нужно на ногах твердо стоять… И потом, способный ты парень, жалко, из тебя инженер хороший будет.

…Через неделю утром он провожал меня в институт, на экзамены. Под мышкой у него был маленький сверток. У входа мы остановились.

— Ну, как говорят, всего тебе… а это — подкрепиться, — он протянул мне сверток.

Я помню, как мы стояли перед списком поступивших в институт.

— Ну вот… ну вот, видишь! — радовался Миша. — Это ты, — он провел ногтем по моей фамилии. — И инициалы — «В. К.». Виктор…

— Константинович. Но я, Миша, не могу в институт.

— Ну вот что, Виктор Константинович, — вдруг деловито сказал Миша, — тебе через две недели утром на лекции, а на стройку — во вторую смену.

— Я не смогу, наверное, — тихо сказал я.

— Сможешь, Виктор Константинович, сможешь… бригада поможет! — Он весь светился внутренней добротой.