— Есть, — ответил я. — А тебе зачем?
Дед одернул перед зеркалом пиджак.
— Нету у нас, Петруха, в доме спичек! Понял? Последний коробок вышел. Понял?.. Значит, дверь, как и наша? Ладно, пойду спички одалживать.
Я думал: дед постучится, спросит спички, на Таню взглянет и вернется. Ничего подобного. Полчаса прошло — нет деда. А я в передней стоял, весь извелся. Потом слышу: дверь внизу захлопнулась. И шаги по лестнице. Я открыл дверь — дед! Входит, смотрит победно, коробок спичек подает.
— Ну что? — спросил я. — Видел?
— Плохие твои дела.
— Почему?
— Опять не соврал ты, — вздохнул дед. — А можно сказать, что и недоврал. Уж до того хороша — и не видывал лучше. На что мне, пню замшелому, и то петушком кукарекнуть хотелось.
— Говорил же тебе, — вслед за дедом вздохнул и я. — А почему так долго сидел?
— Так соседи же! Тары-бары, сухие амбары! Бабка у нее шустрая.
— Она же глухая.
— Сам ты глухой, — сказал дед. — Все она понимает. Я — про деревню ей, то-се, а она кое-что про свою жизнь… Ах, голова дырявая, забыл! Ждет ведь она тебя!
— Кто?
— Татьяна. За хлебом собралась идти. Хотела записку тебе писать, да я сказал, что и так передам. Сходи, тоже купишь чего там надо. Торт купи. Деньги, вот они. — Дед достал бумажник, подал три рубля. — Ну, чего ты, будто замерз? Татьяна уже собралась. Сумку взяла.
— Да есть у нас хлеб.
— А я толкую про торт! — Дед вроде и осердился даже. — Вот еще рублевка, не хватит вдруг. Тоже возьми сумку.
— Она что, внизу будет ждать? — спросил я.
— Петруха, ты, часом, не поглупел? Мне, что ль, заместо тебя идти! Девчонка красы неписуемой ждет его, а он… Пойдешь мимо — в дверь и стукни. Ждет. Бегом беги…
Может быть, Таня, как и я, стояла в передней, слушала шаги на лестнице? Только я поднял руку — постучать, дверь и открылась.
— Здравствуй! — приветливо сказала Таня. — Пойдем?
В кабине лифта она весело рассмеялась:
— Дедушка такой юморист у тебя! Рассказывал, как он был мальчишкой, и бык на дерево его загнал.
И мне удобнее всего было говорить о деде. Так, разговаривая, смеясь, и в магазин пришли.
Пока я в очереди за тортом стоял, а Таня хлеб покупала, на улице снова дождик небольшой собрался. Тротуар заблестел.
Таня достала из сумки складной зонтик. Она раскрыла его и подняла вверх, улыбнулась:
— Будет наша общая крыша.
— Не надо, — смутился я. — Держи над собой. Да и какой это дождь! Пугает только.
— Нет, — сказала Таня. — Ты же понесешь сумки.
Хлеба в ее сумке было совсем ерунда — и сама могла бы на мизинце унести. Но пришлось нести мне. Та же самая сумка. С тигром. А в другой руке — торт.
Настроение у меня сразу упало. А тут еще Таня стала деда критиковать:
— Рассказывает он интересно, только речь у него очень засоренная. Много неправильных слов употребляет. В городе так уже не говорят.
— И плохо, что не говорят, — сказал я.
— Почему ты так считаешь?
— Если бы дед говорил как все, правильно, то, может, его и слушать было бы не так интересно.
— У тебя плохое настроение? — спросила Таня и внимательно посмотрела на меня.
А я смотреть на нее боялся. Когда смотришь на нее, вся воля куда-то пропадает и сам не свой становишься.
— Почему, — глядя под ноги, сказал я, — обыкновенное настроение.
— Ну хорошо, не будем ссориться. Не будем? Ведь ты не хочешь ссориться? — спросила она и взяла меня за руку, пониже локтя. — Конечно, зачем нам ссориться.
Мы прошли шагов пятнадцать, а Таня мою руку все не отпускала. Это ей было не совсем удобно — в левой руке она держала зонтик, старательно прикрывала меня от мелкого дождика. А я почти задыхался — рука ее была маленькая, теплая, нежная. Но вдруг я подумал: а не специально ли она не хочет отпускать мою руку? Это я подумал, когда увидел, что навстречу шло трое девчонок из нашего дома. Таня даже приветливо кивнула им.
— Таня, ты можешь ответить честно?
— Постараюсь, — кокетливо сказала она.
— Мы шли прошлый раз, помнишь, мимо девчонок, они в мяч играли, у тебя по правде крошка в носок тогда попала?
Она помолчала немного и, улыбаясь, подняла на меня синие и такие большие свои глаза:
— Нет, крошка не попала.
— А зачем же ты…
— Разве не понимаешь? Просто мне нужно… Мне нужно, Петр, чтобы все видели и знали, что я хожу не одна, что у меня есть мальчик. Да, сильный такой, высокий, ростом сто шестьдесят пять сантиметров. Которого все уважают. В общем, который является моим рыцарем. Защитником. Мне без рыцаря и защитника ведь нельзя. Ты же видишь.
— А зеленая ручка тогда с балкона…
Таня легонько ударила меня по руке:
— Все тебе нужно знать! Какое это имеет значение! Разве тебе плохо дружить со мной? Мне кажется, очень многие мальчики должны завидовать тебе. Скажешь, не так?
Дома я поставил на буфет торт, а сверху положил сдачу.
— Дед, скажи: сколько лет тебе было, когда залез от быка на дерево?
— А, — усмехнулся тот. — Татьяна рассказала. Да, пожалуй, сколь и тебе сейчас. Уши тогда болели у меня, мать завязала платком, и невдомек мне, не слышно, как бык сзади оказался. Увидел я, а он уж — вот, голову рогатую наклонил. Я и кинулся к черемухе, хорошо, что росла рядом. Успел взобраться. Отсиделся.
— Четырнадцатый год, значит, был, — сказал я. — Ну, а с девчонками ты как? Не дружил?
