Стробоскопируй! - [5]

– Мне надо в туалет. – Она зло зыркнула исподлобья.

– Хорошо, я тебя подожду.

В ответ она удивленно посмотрела, будто говоря: «Да ты придурок еще хлеще меня», – дунула на свою растрепанную челку.

– Ладно, только иди обратно, – одернула кофточку и заковыляла прочь на своих шпильках, безбожно вихляя налитыми хмелем изгибами.

Я вернулся за столик. Удивленных глаз уже не было. Все та же праздная вереница лиц. Все тот же монотонный рой голосов. О самодеятельном стриптизе, похоже, все уже забыли. Я сидел, дожидаясь ее, и думал, что, по-видимому, я действительно редкостный кретин. Поставь передо мной на выбор сотню девиц, непременно остановлюсь на самой пропащей. Сколько себя помню, всегда везло на непутевых и сумасбродных. Одна любила разгуливать по карнизу девятиэтажки, другая под предлогом похорон родственников таскалась по мужикам. Смешно вспомнить, в год нашего знакомства у нее померло какое-то фантастическое количество родни. Я плюнул на все, когда она в который раз отправилась на похороны мамы. Вот и сейчас, как козлик на привязи, сижу и жду очередную сбрендившую оторву, у которой разряд по выкручиванию жил. Крепкая это веревочка. Похоть, конечно, тоже, но, возможно, она и права – остывшим действительно не хватает того безрассудного огня, что у нее в избытке.

Прошло минут десять, Рита не появлялась. Я поймал себя на мысли, что уже скучаю по этой ненормальной. Решил – жду еще пять минут и отправляюсь искать. Даже засек по часам. Не истекло и минуты, встал и двинулся к туалету. Еще несколько минут ожидания у двери с буквой «L». Безрезультатно. Моей сумасшедшей как не бывало. Выкурив сигарету, я поднялся на второй этаж, попутно высматривая девушку. И след простыл. На третьем та же картина. Ушла. Дернула молочишка с пивом, затушила о чью-то голову окурок и отправилась восвояси. Я побрел в сторону амфитеатра через танцзал. Шел, продираясь сквозь толпу, высматривал ее и наконец-таки увидел. В темном углу янтарноокую тискал какой-то молодящийся старпер, из тех охотников за сорок, что шакалят по клубам в поисках свежего мяса. Луч лазера, словно готовясь к лоботомии, колыхал пух на его лысине. Экстатично прикрыв глаза, Рита обвила старика ногой. Заголив девичью ляжку, тот нетерпеливо шерудил в ее фосфоресцирующе-белых трусиках. Угольный мрак за их спинами то шевелился, словно клубок змей, то зиял неподвижной, сосущей дырой. Я стоял и чувствовал, как внутри меня растекается едкая горечь, наливая тело неимоверной усталостью. Потом неожиданно из мрака дыры потянуло сыростью и сладковатым запахом тлена.

Я спустился вниз, взял плащ и отправился домой.

Такси шуршало по мокрому асфальту, я смотрел сквозь влажное стекло на спящие дома и размышлял о том, что есть такое родственные души?

* * *

Всю следующую неделю я думал о Рите. Даже суматоха рабочих будней не подтерла картинки того субботнего вечера. Безумная девочка с разнузданными повадками и теплыми глазами казалась ирреальным существом, эксцентричным привидением клуба на индустриальном отшибе. Оно шатается по этажам, швыряет окурки в публику, устраивает несанкционированный стриптиз, распаляет престарелых кобелей по углам и дразнит одиноких лопухов, верящих в родственную душу. Бестелесное привидение, капризная дымка. В конце недели Рита напомнила о себе. Форма, в которой она это проделала, подтверждала ее призрачную суть. Это был сон с пятницы на субботу, жутковатый, наполненный тишиной праха и одновременно щемящей и какой-то горькой радостью. Я снова в клубе, словно в замедленной съемке, спускаюсь по лестнице со второго уровня, вижу, как в баре десятки безжизненных тел невесомо плавают над столиками. Пол охвачен бледным пламенем, языки которого подлизывают трупы, висящие в воздухе. Кругом очень тихо, все освещено тусклым желтоватым светом, и в этой унылой желтизне рассеяна едва светящаяся пыль. Тела не горят, ощущение, будто пламя просто гложет их, старательно и методично. Они, словно шары с газом, тихо барражируют над столиками. Рядом плавают бокалы, бутылки, купюры, женские сумочки, зажигалки, всякая мелочевка. Внезапно я отрываю руку от перил: железяка раскалена добела и немилосердно жжет. Я понимаю: причина обжигающей боли – не огонь, а наледь, сковавшая перила. Языки пламени подбираются к моим ногам, и я чувствую их студеный холод. Тело начинает зябнуть, но что-то влечет меня туда – вниз, в этот полыхающий морозильник. Я спускаюсь. Лестница заканчивается, и холодная бледная волна окатывает меня. Я пересекаю вымерший бар и захожу в танцзал. Все затянуто дымной кисеей. Десятки тел, будто парализованные стробоскопическим сполохом, замерли в нелепых позах, на их лицах – счастливые улыбки. Как ледяные статуэтки, окоченевшие фигуры кружат на месте. Из динамиков внезапно доносится низкий жеваный голос, похожий на убогое, тягучее мычание глухонемого, пытающегося затянуть горькую песню. Я ловлю себя на мысли, что это какая-то очень знакомая песня, запущенная на неимоверно низкой скорости. Прислушиваюсь, но не могу вспомнить. Понимаю, что должен припомнить, но мелодия ускользает. Мычание сводит с ума. Я замечаю движение в диджейской рубке. Приближаюсь и вижу сквозь стекло Риту. В руке у нее молоко, а на бескровных губах блуждает печальная улыбка. В спутанных волосах копошатся крохотные черви. Рита макает указательный палец в стакан и касается стекла, разделяющего рубку с залом. Млечный подтек в точке соприкосновения, презрев закон гравитации, устремляется по стеклу вверх. Девушка приоткрывает рот, и я читаю по ее губам: