Стремнина - [18]

— Есть ли смысл, Иван Викторович? Это же рабочее совещание? — Заместитель директора по быту Гусленко говорил осторожно, но видно было, что он встревожен.

— Есть смысл именно потому, что это рабочее совещание, а не парадная болтовня, — грубовато ответил Туранов, кольнув Гусленко взглядом. Ах, Семен Порфирьевич, ах ты ж старый дипломат. Работать можешь, а вот перестраховаться не прочь. А ну как что не так выйдет? А ведь сейчас такое время, что с людьми надо говорить в открытую, честно и прямо, только тогда они пойдут за тобой. Они поймут все твои заботы и трудности, если ты им о них прямо скажешь. Но только потом уж не крути, иначе одним махом ты уже не руководитель. Если б мог, Туранов сказал бы все это вслух, но сейчас за столом были вместе с теми, кого он знал, и те, к кому следовало еще присмотреться и спешить с высказываниями не следовало, хотя уже сам метод проведения совещания насторожил многих.

Щелкнули тумблеры.

— Начинаем совещание по вопросам текучести кадров на предприятии, — сказал Туранов и представил себе, как загремели в цехах динамики. Уже в этом году заводу нужно было резко увеличить выпуск продукции на тех же площадях, с теми же материалами, а это возможно было только при одном условии: если каждый рабочий поймет смысл того, чего от него хотят. Он не мог собрать всех во Дворец культуры, там не хватило бы для них места. Он не мог ходить по цехам и объяснять задачу. Он не хотел также, чтобы его слова передавали всем уполномоченные от цехов, собранные в одном месте. Он хотел сразу всю аудиторию, чтобы каждый человек из коллектива понял все по его словам и только к нему мог предъявить потом претензии за несдержанное обещание. Этим самым он давал себе право требовать почти невозможного от трех десятков людей, которые либо должны были стать его ближайшими соратниками, либо уйти, потому что то, что он готовился сейчас сказать, можно было понять только как стремление самому забраться в угол, из которого только один выход: вперед. Он понимал, что среди собравшихся в кабинете немало найдется таких, которые не хотели бы попадать в этот самый угол вместе с ним, но иного выхода не было, заводу нужно было либо совершить почти невозможное, либо потерять только что пришедшего директора. Технически задача была реальной, даже очень реальной. Технические возможности завода простирались куда дальше, чем планировал на этот год Туранов, но с техникой работали люди, а некоторые из них разуверились во многих прекраснодушных обещаниях бывшей дирекции завода, привыкли подвергать все сомнению, и теперь это были скептики. Их снова нужно было превратить в единомышленников, но для этого требовалось назвать вещи своими именами.

Любшин говорил сжато и четко. Цифры били наотмашь. Да, жилье. Да, детские сады. Да, молодежные общежития. Да, трудности со сменной работой для молодежи, желающей учиться вечером.

Туранов знал: это первый бой. Даже если б сейчас он захотел прервать разговор, уже поздно. И все равно — в открытую лучше. Вон Гусленко что-то правит на готовом тексте выступления. Нет, он не хочет быть просто болтуном. Это директора еще можно пока обмануть, все же не до конца изучил положение дел. А весь коллектив завода трудно громкими фразами без конкретных вещей убедить. Надо перестраиваться.

Говорили все коротко. И в общем, картина была бы неплохой, если б не трудности с жильем. Еще беда: за последние годы много квалифицированных рабочих по возрасту ушли с завода. А заменить их трудно: так уж получилось, что ушли они сразу, те самые люди, которые были в одном возрасте в пятидесятом, когда начинался завод, то самое первое заводское поколение.

И все ж жилье.

Трос прислали записки с отказом от выступления. Туранов понимал этих людей. Он отложил бумажки в сторону, придвинул к себе микрофон. Уже тридцать минут идет совещание. Из кабинета он видит пустой заводской двор: ни одного человека не видно на дорожках, ведущих к столовым.

— Ну что ж, — сказал он и вновь увидел напряженные лица сидевших за столом людей, — вот мы и поговорили. Только это не просто разговор. Я хочу, чтобы меня слышали все, кто считает себя тяжмашевцем. В прошлом году завод дал продукции на девяносто четыре миллиона рублей. Это мало. Это ничтожно мало для того оборудования и тех возможностей, которыми предприятие обладает. Это мало для такого коллектива, который, я не хочу стесняться громких слов, может сделать чудеса. Я не чужак на этом заводе, вы знаете, я сам родился и жил в этих краях и всегда стремился вернуться к этим стенам. И вот я говорю вам: к концу года мы должны дать продукции на сто миллионов рублей. Главная трудность: переломить себя, отойти от мысли, что ты лично не отвечаешь за конечный исход. Сегодня мы говорили о причинах текучести кадров. Мы не хотели прятать ни сам разговор, ни цифры. Мы хотели, чтобы об этом задумался каждый. Дайте мне пять лет. Поверьте мне, мои друзья и товарищи! Я вам говорю: в течение этого времени все тысяча триста с лишним человек получат квартиры. Это обещаю вам я, Иван Туранов, и если через пять лет я не смогу выполнить то, что обещал, — я уйду с завода и каждый из вас может прийти и сказать мне об этом: да, ты солгал, Иван Туранов, и ты должен уйти. Через месяц я поеду в Москву и буду добиваться передачи заводу одного из отстающих хозяйств области, колхоза, который числится отстающим. Мы создадим там подсобное хозяйство, чтобы рабочий завода мог экономить свое время и не бегать после смены по заготовкам. Каждый сможет купить прямо на заводе такие продукты, как мясо, масло, творог, картофель, крупы. Я не говорю, что это будет сразу и что это будет легко. Нам придется в хозяйстве построить новые телятники, жилье, дороги. Это на годы. Но я вам обещаю, что это будет. Взамен я потребую от вас многого. Сегодня я объездил дома, которые строят для нас. Жилстроевцам не хватает специалистов и просто людей. В понедельник во всех цехах будут вывешены списки кандидатов на получение квартир в текущем году. Каждый из этих людей должен отработать методом воскресника или субботника на строительстве дома, в котором он будет жить. Я не знаю, сколько времени нужно будет отработать, может быть, это придется делать каждую неделю. Но если вы хотите, чтобы первые две девятиэтажки были сданы строителями в положенное время, а именно к празднику Октября, вы поможете им. Сколько придется работать — это определять вам самим, тем, кто будет жить в этих домах. И еще… Я прошу передать тем старым рабочим, кто хочет вернуться на завод с других предприятий, с пенсии, пусть приходят. Я рад буду всех их видеть. Они очень нужны сейчас здесь, на заводе. Во вторник на будущей неделе я прошу собраться во Дворце к шести часам всех бригадиров завода. Мне нужно с вами говорить. Мне нужно с вами посоветоваться. Без вас мы не одолеем той ноши, которую берет на себя коллектив. С завтрашнего дня за все помехи производственному процессу будут отвечать конкретные люди. Простоял станочник полчаса из-за неподвезенных заготовок — рублем ответит снабженец или мастер. Не выполнил норму станочник — ответит он. Рублем ответит, а не общественным порицанием. И пусть любой из обиженных идет жаловаться на меня прокурору. Нашу продукцию ждут в тридцати странах, и пора уже подумать о том, что доброе имя завода и коллектива значит ничуть не меньше, чем доброе имя любого из нас в отдельности. Теперь каждый будет отвечать за то дело, которое ему поручено. И если он не готов это делать — пусть лучше уходит сам. Таким людям не будет никакого снисхождения. Я сказал все.