Стремнина - [11]

— Неделю целую заводские без ящиков сидят… Вчера уже те помидоры на консервном не принимали. Затоварились. А в городе, жена говорит, на базаре по пятьдесят копеек дерут за килограмм. Это в разгар уборки. А погоди дней двадцать, так и за рубль не купишь.

— Нет ящиков… Не то что в районе, а, глядишь, в области нет.

— Так куда ж они подевались?

— А ты у меня про это не спрашивай. Мне первый секретарь райкома на этот вопрос ответа не дал.

— В обкоме спроси!

— А иди ты…!

Куренной рванул дверцу газика, завел мотор и рывком сдернул машину с места.

Нескладно вышло, думал Николай, выруливая с проселка на центральную трассу. Были б эти проклятые ящики, неужели б не дали? Только где искать концы? Грошев прав, потому что ему не дали ящики в бригаду. Куренной не получил их для колхоза. Но где-то же они есть? Где-то лежат дурным мертвым грузом, гниют под пустыми дождями. А на поле сотни людей сидят без дела.

Грошев опять послал его на князевское поле. А чего туда ехать? Будут одни и те же вопросы: где ящики, когда приедет начальство, почему не используют людей? А Грошев туда не хочет ехать, и Куренной тоже, будто Рокотов может всех их заменить. А он — простой шофер, шоферюга, как выражается Сучок, когда хочет подчеркнуть свое нежелание лезть в крупные проблемы. «У начальства и голова и зарплата больше, вот ему и заботы. А наше дело тонно-километровое, по путевкам, а остальное не касается».

Надо разобраться спокойно. Сколько семей из Лесного работает в колхозе? До тридцати. Не больше. В крайнем случае, ошибется на единицу. Остальные в городе служат. Молодые все там. Еще года три — и что тогда? Клуб закрыли пять лет назад. Ладно, по телевидению принимают программы даже с комнатными антеннами. Заработки… Началось с неурожаев, земли здесь действительно неважные. Песок. Людям чем-то платить нужно было. Дописывали несуществующее. Поначалу вроде бы совестливые глаза прятали. Помнит такое Николай. И разговоры были всякие; правда, не на собраниях, а так, на мужицких посиделках по вечерам. Потом поглядели, все стоит, все не рушится. Первый год вылезли с двухсоттысячным убытком. Был тогда еще Мартынов у руля. Ладно, выпросили ссуду у государства. А люди глядят: значит, можно так. Значит, держава, она вытянет. Даст на прокорм, коли что. Потом покатились годы засух. Долг государству рос, а люди уже начали покрикивать на собрании: ты мне мое отдай! Не все, но были такие. А молодые на ус мотают: значит, и впрямь порядок такой — отдай мое, а там хоть трава не расти. Семь миллионов должок нынче. Семь. А сейчас хоть с молотка пусти все, что колхоз имеет, и половины не наберешь. В неурожайные годы, чтобы отчитаться по плану, выгребали на сдачу даже семенной фонд. Государство весной все равно не оставит в беде. Вот и выходило, что район вроде бы план выполнял, а на самом деле просто сдавал часть зерна на временное хранение государству, чтобы по весне забрать его обратно. Кому нужны такие хитрости?

Надо что-то менять. Как вернуть колхознику гордость, что ли? Ведь в город уходят лучшие, мастера, цену себе знающие. А они вот как нужны здесь. Он, Николай Рокотов, не знает, как в других местах, он видит только то, что здесь, в Лесном. Как сказал Федя Кукушкин: «Порядку нету».

С сыном-то как быть? Что-то в нем нынче не так. Раньше нет-нет, да и расскажет отцу про заботушки свои. Теперь не то. Парню скоро уже тридцать, а до сих пор в жеребчиках бегает. Оно толку в такой беготне самая малость. Все одно определяться с семьей, как ни крути. Чует Николай, что с того самого момента, как разладилось что-то у Эдьки с той самой сибирской девушкой, что письма слала ему аж до самого позапрошлого года, что-то сменилось в психологии сына. А что? Как ему помочь, как до верного решения довести? Советовался с братом, сын беспрекословно слушает дядьку. Ну, у Володьки сейчас забот хватает: коли не в поездках, так в заседаниях да в совещаниях. Со старшим братом нашел возможность час посидеть, а потом вызвал машину и велел шоферу домой к себе отвезти. На полпути Николай велел вертать к Курскому вокзалу, да и уехал через два часа домой. Коль по безотложному делу не нашел времени, так чего тут чаи распивать да про родственные отношения распотякивать? В дипломатах Николай не бывал сроду и работе этой не научен, а уже с родным братом можно и по-простому, не глядя на чины его нынешние. Да и жена Володьки, Вера, всегда казалась ему чуток из благородных. Деревенская, а уж московские привычки ну прямо с ходу прихватила: «Мы вас, Николай Алексеевич, в театры сводим, в цирк, там прелестная программа. Вы не обращайте внимания на то, что все мы затурканы делами… Это ритм столичной жизни». Шуба не шуба, сапог три пары видел в коридоре. А Маша всю жизнь, считай, в коричневых ботиках проходила, что он ей когда-то купил в Харькове. («Куда мне их надевать-то? Раз в месяц в город съезжу, а дома и в простых узнают».) Вокруг племянника что отец, что мать крутятся волчком. Парень вроде ничего, да только как оно повернется. Дюже уверенный растет. («Папа мой сказал… Папа может… Папа очень занят сейчас, вы не включайте громко телевизор».)