Стремнина - [109]

V

Открыв глаза, Арсений Морошка прежде всего удивился тому, что лежит на койке раздетым, хотя, судя по свету в прорабской, над Ангарой день в полном разгаре, да еще тому, что рядом сидит мать с усталым, но спокойным выражением милого старушечьего лица и протянутой над ним рукой, словно она сторожила его сон.

— Мама?! Ты здесь?!

— Не прыгай, не прыгай, — касаясь сухонькой рукой его груди, заговорила Анна Петровна. — Полежи-ка еще немного, полежи…

Но что же такое уложило его, никогда не знавшего никакой хвори, в постель, да еще в такое неурочное время? Арсений чувствовал лишь расслабленность во всем теле, от какой оно казалось свинцовым, но разве эта расслабленность и есть болезнь? Чудно! Решительно нигде никакой боли, ни в едином мускуле, а он лежит, как настоящий больной, и даже не в состоянии вспомнить, что свалило его с ног.

Прижимая руку матери к своей груди, он спросил:

— А что случилось со мною?

— Да ничего страшного, — нехотя ответила мать.

— А все же?

— Застудился, однако…

Перед мысленным взором Арсения пронеслись, словно вырвавшись из кромешной тьмы, картины несчастья на шивере. За несколько секунд он увидел все, что длилось от начала пожара на самосбросе до отправки Демида Назарыча в Железново. Правда, он не почувствовал взаимосвязи между этим несчастьем и своей болезнью, хотя и знал, что ему пришлось долго пробыть в холодной воде, но воспоминание его сильно встревожило.

Зорко наблюдая за сыном, Анна Петровна с горечью приметила, как на ее глазах изменилось бледное лицо Арсения. На нем даже появились морщинки, каких она никогда не замечала прежде. Это ее расстроило, и оттого она, должно быть, пояснила невпопад:

— Застудился — вот и горячка.

— Горячка?

— Да ты успокойся, это ведь я называю так, — спохватилась Анна Петровна. — Бывало, так и называли, когда человек весь в огне, — пояснила она с той виноватостью, с какой старые люди говорят обычно молодым о своей приверженности всяческой старине. — Твои ребята мне сказывали, всю ночь тебе тяжко было, метался, лопотал что попало. Только на зорьке затих и уснул. С утра-то уж Геля за тобой доглядывала.

И тут только память Морошки, все еще работавшая медленно и лениво, внезапно высветила из мрака Гелю на кровати, среди детских игрушек. Это воспоминание ударило болью, и Морошке невольно подумалось, что, может быть, именно этой болью и налито сейчас все его тело.

— Где же она?

— К реке ушла…

По тому, с какой ласковостью говорила мать о Геле, Арсений понял, что ей ничего неведомо о несчастной девчушке. «Как воды в рот набрали», — подумалось Морошке с благодарностью ко всем, даже длинноязыкой Сысоевне. Но сейчас же он вспомнил о Белявском: конечно же, этот способен на любую подлость. И Морошку, естественно, встревожило теперь появление матери на Буйной.

— Ты давно здесь? — спросил он осторожно.

— С утра, а теперь обед скоро, — живо ответила мать. — Еще вчерась вечером услыхала я о вашей беде. Так разве ж я усижу? Едва зорьки дождалась… — Заметив, что сын пытается заговорить, она затрясла над ним сухонькой рукой. — Ты молчи, молчи, я все знаю. Горе горькое, но ты, сынок, знай помалкивай: так любую беду легче пережить.

Он послушался и отмолчался, а потом, поборов боль, опять вернулся к своей мысли:

— Как же ты, мама, дом-то бросила?

— А чо с ним стрясется? — ответила мать. — Стоит — и пусть стоит.

— Все же…

На секунду мать замерла, но тут же природная прямота заставила ее подивиться в открытую:

— Да ты что, сынок, вроде и не рад, что я здесь?

— Я только о доме…

— Вот встанешь, тогда и уеду.

— А я хоть сейчас!

— Ишь ты, какой прыткий! — На губах матери промелькнула грустная улыбочка. — Нет уж, как хошь, а потерпи, не гони.

Стыдно, очень стыдно стало Арсению…

— Прости, мама… — повинился он, вновь прижимая ее руку к своей груди. — Только мне все одно надо бы встать. Не знаю, как там мои ребята.

Мать вздохнула:

— Молчат. Окаменели с горя-то.

— Встать бы мне, встать! — заметался Арсений, но, поднявшись рывком на кровати, понял, что его совсем не держат непривычно обессилевшие руки. — Да что это на самом деле со мною, а? И даже изба вроде плывет…

Мать обеспокоенно захлопотала около него, уложила на подушку, приободрила:

— Ничего, ничего, попаришься в баньке — и всю болесть как рукой снимет. В одночасье одолеешь…

Входная дверь тихонько открылась, и кто-то почти бесшумно вошел в прихожую прорабской. Вся просветлев, Анна Петровна дала сыну знак рукой:

— Геля…

Услышав ее голос, Геля бросилась на цыпочках к раскрытой двери комнатушки Арсения Морошки. Выглянув из-за косяка, встретясь с его осмысленным, оживленным взглядом, она едва сдержала крик радости.

— Заходи же! — поторопил ее Арсений.

Стесняясь Анны Петровны, Геля не сразу осмелилась подойти к его кровати. В замешательстве, опустив голову, словно в чем-то винясь, нагнулась и расправила на его ногах одеяло.

— Вода-то… не убывает ли? — стараясь приободрить ее, ласково заговорил Морошка.

— Вроде нет пока…

— А что передают из Богучан?

— Сегодня-то я… не слушала…

— Боялась потревожить? Жаль.

С реки донесло короткий, обрывистый гудок.

— Это кто там? — насторожился Арсений. — Не Григорий ли Лукьяныч? Вернулся? Когда?