Стремглав к обрыву - [43]

Я была потрясена. Она проявляла обо мне необыкновенную заботу, но не ее доброта так удивила меня. Мне стало ужасно стыдно из-за своего прежнего отношения к ней. И еще из-за того, что я и сейчас не испытывала к ней симпатии и в ее присутствии чувствовала себя скованно, хотя от прежней ненависти не осталось и следа. Я покраснела и принялась тщательно собирать хлебные крошки со скатерти.

– Я не…

Что – не? Не знаешь, что сказать? Пожалуй, но не это главное. Я не понимаю.

– Я не… мне трудно понять вашу… то, что вы так добры ко мне, ведь я… – Я решила, что лучше не продолжать.

– Все очень просто, – ответила она, и я увидела, что она улыбается. – Во-первых, есть простое человеческое сочувствие, вполне естественное после случившегося. Ну, а во-вторых, мы помогаем людям, исходя из нашего к ним отношения, а не из того, как они относятся к нам. Согласны?

Я не могла взглянуть на нее и продолжала собирать крошки. Казалось, я не спала несколько дней.

– Идите, Руфь. Вы же вот-вот заснете. Я встала:

– Мне бы хотелось чем-нибудь…

– Пусть это вас не волнует, – прервала она меня. И добавила, видя, что я стою в нерешительности: – Вот что, Руфь. Если мое гостеприимство кажется вам слишком большим благодеянием, скажите себе: «Она делает это, чтобы расположить меня к себе на тот случай, если мои родители возбудят дело о причастности Штаммов к гибели Мартина и на суде я буду выступать свидетелем обвинения».

Я уставилась на нее в полной растерянности. Так не шутят, но ведь и всерьез такого не говорят. Да нет, конечно, это шутка.

– Вы шутите?

– Ох, – отмахнулась она, – какое это имеет значение? В самом деле – какое? – И быстро вышла из комнаты.

Я вернулась к себе, неслышно ступая по зеленому ковру в коридоре. Сняла халат, забралась под одеяло… и не смогла вспомнить, о чем спрашивала я, что ответила она.

Я проснулась и опять захотела есть. Умылась, вышла в столовую, ожидая увидеть там Хелен Штамм, но встретилась с ее мужем. Возле его тарелки стояла большая бутылка виски. Он встал, подошел ко мне, взял мои ладони в свои, крепко сжал. На нем до сих пор был тот же лыжный костюм, что вчера. Он не успел побриться, и оказалось, что борода у него не седая. Глаза ввалились и покраснели, вид у него был измученный. У меня задрожали губы, слезы навернулись на глаза и похолодели ладони.

– Руфь, не знаю, что вам сказать в утешение.

Я кивнула.

Фернет принесла сэндвичи. Слегка смутившись, мы отошли друг от друга и сели за стол. Он попросил ее принести второй стакан и еще льда и, когда она вернулась, налил мне виски. Я взяла сэндвич. Он доел свой, взял еще один и заметил:

– Невероятно, целый день хочу есть.

– Я тоже.

Мы поели и потом молча сидели за столом, потягивая виски. Наконец он сказал:

– Март… тело вашего брата в похоронном бюро. Я поблагодарила.

– Мы уже обо всем договорились с условием, что ваши родители могут внести изменения, если захотят. Бюро с ними свяжется.

– Я вам очень признательна, – ответила я, удивляясь тому, что принять его помощь мне намного легче, чем помощь его жены, хотя я знала, что все решения исходят от нее.

Он откашлялся:

– Вам звонила подруга, кажется, ее зовут Тея? Сказала, что сегодня пойдет к вашим родителям или к Ландау, а Дэвид навестит вас здесь. Сама она придет завтра, после похорон.

– Почему она считает, что я не пойду на похороны? – спросила я, хотя и не вспомнила до этого о похоронах.

– Возможно, она думает, что вам не позволят.

– Не может быть, – вздрогнула я.

– Простите, я не хотел… Хелен рассказала мне о…

– Он не сделает этого, – сказала я. – Не посмеет. Уолтер Штамм не ответил.

– Это же похороны моего брата, – продолжала настаивать я.

Он кивнул, явно испытывая неловкость.

– Они могут не разговаривать со мной, если не хотят, но не могут же они запретить мне пойти туда!

– Хелен говорит… – начал он и осекся. – Хелен показалось, что ваш отец несколько… неуравновешен. Я имею в виду сейчас. Трудно предположить… что именно… он может…

– Вы не понимаете, – безо всякой связи сказала я. – Вы не знаете, насколько мы близки… были близки… отец и я. Мы были как… Все хорошее, что было у меня в детстве, связано с отцом. Он водил меня везде, дарил подарки. Любил меня больше, чем Мартина, из-за этого я чувствовала себя виноватой, но ничего не могла поделать, его не изменишь. Вот почему все это так… жутко.

Жутко. И необъяснимо. Этого не может быть!

– Это для меня страшнее, чем смерть Мартина. Понимаете?

– Думаю, да.

– Я хотела ему объяснить, но он не слушал. Вы не представляете, насколько мы были близки.

– Возможно, представляю. Он вырастил прекрасную дочь. – Он все еще чувствовал себя неловко, но жалел меня, и мне стало стыдно за то, что я взваливаю на него свои беды.

– Он так не думает, – ответила я. – Наоборот, он… – Но я не могла сказать ему, что отец обвинил меня в смерти Мартина. Наверное, я боялась, что стану ему неприятна, если он узнает хотя бы частицу правды о моей прежней жизни. Я до сих пор думаю, что не ошибалась тогда.

Мы допили виски, он пошел принять душ и переодеться, а я – спать. Меня разбудила Фернет и сообщила, что звонил Дэвид и что через полчаса он будет здесь.