Стреляй, я уже мертв - [55]

— Наши хозяева всегда выказывали особую привязанность к твоей семье, — начал Али, глядя в испуганные глаза Ахмеда.

— Мы все им верно служили, — ответил тот. — И я, и мой отец, и отец моего отца, и многие до него; и, надеюсь, после меня так же верно будут им служить мои дети.

— Да, твой отец служил ему верой и правдой, и ты тоже, а вот твои дети... лишь Аллах ведает...

— Я научу их всему, что знаю сам, и они будут служить хозяевам так же верно, — ответил Ахмед.

— Господин Ибрагим уже весьма и весьма немолод. Он уже не тот, что прежде, и последние годы жизни хочет провести в тишине и покое. Торговля камнем отнимает много сил, которых у него уже нет. Перевозка каменных блоков обходится слишком дорого. Он говорит, что иерусалимский камень — особенный, что само солнце напоило его своим золотым сиянием. Да, этот камень очень красив, но даже его красота не окупает стоимости разработки карьера. С каждым годом торговля идет все хуже, а доходов, полученных за последние годы, едва хватает, чтобы покрыть издержки.

Ахмед вздрогнул. Он не хотел унижаться перед этим человеком, не хотел показывать ему, какую боль причиняют ему эти слова. Он боялся, что Али заметит капли пота, выступившие у него не лбу, или как он переминается с ноги на ногу, не находя себе места от волнения. Внезапно он ощутил острую боль в желудке и непреодолимое желание оказаться как можно дальше отсюда, лишь бы не слышать тех ужасных слов, которые вот-вот должен был произнести Али.

— Господин Ибрагим уже давно просил меня найти человека, который купил бы этот карьер, — продолжал между тем Али. — Человека, который будет заинтересован в его дальнейшей разработке. Быть может, новый владелец карьера захочет, чтобы ты продолжал на него работать. Господин попросил меня рекомендовать тебя покупателю как отличного работника — просто из расположения к тебе и твоей семье, а также ко всем твоим предкам, которые им верно служили. Ну что ж, я все сказал, ты можешь идти. Я на несколько дней задержусь в Палестине. Спущусь в карьер, увидимся там; мне хотелось бы решить этот вопрос прежде, чем я уеду, иначе мне придется возвращаться, а мне бы не хотелось колесить по этой пыльной выжженной пустыне больше, чем это необходимо.

Ахмед хотел что-то ответить, но слова застряли у него в глотке — настолько он был ошеломлен услышанным. Али смерил его нетерпеливым взглядом.

— Ступай, — повторил он.

— Не могу, — ответил Ахмед, все больше холодея под безразличным взглядом Али.

— То есть как не можешь? Чего ты не можешь?

— Я не могу потерять этот карьер: это всё, что у нас есть. Мы будем работать из последних сил, будем долбить этот камень, мы поможем вам его продавать... Но пусть хозяин не отнимает у нас карьер.

— Отнимает карьер? У кого это? Он принадлежит господину и его брату, как прежде принадлежал его отцу, а еще раньше — отцу его отца. Как и вся эта земля, по которой ты ходишь каждый день. Ты должен быть благодарен нашему господину уже за то, что он оставил тебе хотя бы твой сад, который, кстати, тоже не приносит почти никакого дохода. А теперь ступай, Ахмед, ты же знаешь, у меня много дел.

Выйдя из конторы, Ахмед прислонился к стене, устало закрыв глаза, подставив лицо иссушающему ветру пустыни, от дуновения которого трескались даже камни. Он не знал, куда ему идти и что делать. Он чувствовал себя слишком подавленным, чтобы предстать сейчас перед Диной. Как он сможет ей объяснить, что судьба повернулась к нему спиной — и может быть, навсегда?

Он долго и бесцельно бродил по пирсу, равнодушно глядя, как снуют туда-сюда пассажиры. Он даже не представлял, как будет теперь содержать семью. Доходов от продажи фруктов из сада явно недостаточно, чтобы выплачивать аренду хозяину. Конечно, он мог бы попытаться найти другую работу, но что он умел делать, кроме как тесать камень? Он мог бы перебраться в Хеврон, где жила его старшая сестра, но на что они стали бы там жить?

До самого позднего вечера он бесцельно бродил по городу, и лишь на закате вернулся домой, к жене и детям.

Кузина Дины уже накрывала ужин в маленьком белом дворике. Мухаммед бросился навстречу отцу.

— Папа, почему ты так поздно? — упрекнул его малыш.

Дина радостно встретила его с маленьким Измаилом на руках.

— Смотри, он уснул, — произнесла она шепотом.

— А как Айша? — справился Ахмед о дочери.

— Айша на кухне, помогает моей кузине... то есть, это она так думает, что помогает, а на самом деле она уже разбила тарелку с хумусом, — улыбнулась Дина. — Посиди пока с мужем кузины, сейчас будем ужинать.

Весь вечер Ахмед был неразговорчив. На все вопросы он отвечал односложно, и вскоре удалился в свой угол, где им постелили на полу.

— Завтра придется встать очень рано, мы должны выйти из дома еще до рассвета, — сказал он.

— К чему такая спешка? — удивились родные.

Когда чуть позже к нему пришла Дина, Ахмед притворился спящим. Ему и самому нужно было поговорить с женой, но он собирался сделать это у себя дома, где никто не увидит ее слез, ибо он не сомневался, что она заплачет.

Ахмед так и не смог уснуть и все ворочался с боку на бок; в конце концов, он решил встать — очень осторожно, стараясь не разбудить Дину. Он вышел на улицу, где его окутала ночная мгла. Не было видно ни звездочки, а небо казалось таким же черным, как их собственное будущее.