Стреляй, я уже мертв - [52]

— Такова история моего дедушки Исаака и отца, Самуэля, — заключил Изекииль, — но как я вижу, вы так и не выпили чай, и он остыл.

— Простите, я слушала с большим интересом, — искренне призналась Мариан.

— Если хотите, могу сделать еще чая или кофе, — дружелюбно сказал старик.

— Если не сложно... — ответила она. Ей нужно было время. Время подумать. Она хотела знать больше и не могла довольствоваться лишь образом Самуэля, спускающегося на землю Яффы.

Когда зазвонил телефон, снова разорвав тишину, Мариан вздрогнула. Изекииль поднялся, его старые суставы хрустнули.

— Простите, — сказал он, выходя из гостиной.

Когда он вернулся, Мариан сидела очень тихо, перелистывая блокнот, который достала из сумки, в котором своим четким почерком делала заметки о людях, о которых только что рассказал ей Изекииль Цукер.

— Я вам помешал? — спросил он с налетом иронии в голосе.

— Нет, конечно же, нет. Дело в том... В общем, я просто проверяла свои заметки. Я уже сказала вам, что разговаривала со многими людьми, некоторые из них — живущие здесь палестинцы, как раз рядом с вашим домом. И... у них есть своя версия этой истории.

— Разумеется. А как же иначе. Хотите найти соответствие между их историей и моей?

— Ну, не совсем. А впрочем... Судите сами: эти две версии отличаются друг от друга.

— Давайте мы с вами поступим так: вы мне расскажете, как трактуют факты эти люди, а потом сравним, в чем наши версии совпадают. Думаю, результат может оказаться весьма любопытным.

— Вас действительно интересует версия палестинцев?

— Боюсь, вы пребываете во власти предрассудков. Так вы мне расскажете или нет?

Мариан начала рассказывать историю, которую слышала от Вади Зияда.

***

Мальчик ощутил на себе взгляд незнакомого человека, стоявшего на самом носу корабля. Его заинтересовал этот человек, одетый во все черное, но вскоре он позабыл о нем, заглядевшись, как парят чайки над их головами.

— Когда-нибудь ты тоже отправишься в путь на таком же корабле, — сказал сыну Ахмед Зияд.

— И куда же я поплыву? — спросил мальчик, крепко сжимая руку отца. — Я не хочу никуда ехать, я хочу быть с тобой.

— Разве ты не хочешь стать врачом? — спросил отец. — Нам бы с мамой очень хотелось, чтобы ты учился. Врачом быть хорошо.

— Чтобы лечить тебя, если ты заболеешь?

— Да, конечно, чтобы лечить меня и твою маму, и твоих братьев, и сестренку, и еще многих людей, которые нуждаются в помощи врача.

— Но мне нравиться пасти наших коз и ухаживать за апельсиновым садом.

— Это ты сейчас так думаешь. А когда ты вырастешь, ты будешь счастлив, что стал врачом. Вот увидишь.

— Если для того, чтобы стать врачом, я должен буду уехать, тогда лучше я не буду врачом, — ответил мальчик, которого ввергала в тоску одна мысль о том, что ему придется расстаться с родителями.

Между тем, семейство продолжало прогуливаться вдоль пирса, вдыхая не по-сентябрьски раскаленный воздух.

Они встали еще до рассвета, чтобы прибыть в порт одними из первых. Ахмед нагрузил тележку фруктами из своего сада — теми знаменитыми круглыми и сладкими яффскими апельсинами, выручка от продажи которых составляла немалую часть их бюджета. Кроме апельсинов он вез на продажу бурдюк с оливками, а также овощи, которые вместе со своей женой Диной любовно вырастил у себя в саду.

Ахмед чрезвычайно гордился своими овощами и радовался, что их так охотно раскупают. Его отец всю жизнь проработал на земле, и он с детства восхищался его мудростью и знаниями, когда лучше сеять, как бороться с вредителями, как правильно выбрать время для сбора урожая.

Ахмед любил свой надел почти с такой же страстью, с какой Дина любила своих детей, и нередко говорил себе, что, когда дети подрастут, трудно будет представить лучших помощников. С гордостью смотрел он на растущее чрево своей жены, готовое дать жизнь новому отпрыску — а, быть может, и еще многим другим. Они с Диной мечтали, что один из сыновей станет врачом, и самые большие надежды возлагали на первенца, Мухаммеда. А пока он радовался, что Аллах благоволит к нему, посылая обильные урожаи, чтобы он мог выплачивать аренду хозяину этой земли. Да, этот участок земли, который давал ему пропитание и который он любил, как свой собственный, на самом деле ему не принадлежал. Так же, как и карьер, где он вместе с другими односельчанами добывал камень, которому искусные руки мастера-каменотеса давали новую жизнь. И карьер, и сад — все это принадлежало одной вифлеемской семье, которая еще несколько десятилетий назад переехала жить в Каир — своего рода филиал Константинополя, великой столицы мира, где и несла свою службу султану.

Семейство Абан было очень богатым; они владели двумя торговыми кораблями, бороздившими Средиземное море. Ахмед только один раз в жизни видел представителя этой семьи — да и то очень давно. Он был еще подростком, когда однажды отец объявил за ужином, что их собирается посетить хозяин этих земель.

Когда настал этот великий день, Ахмеду довелось сопровождать отца на встречу с этим всемогущим Абаном, который всё жаловался, что все эти сады близ Священного города не приносят почти никакого дохода.

Ахмед был прямо-таки поражен роскошью наряда господина Абана. Голубой тюрбан, расшитый золотой нитью, кафтан, покрытый богатой вышивкой, туфли из тонкой кожи. Но более всего поразили Ахмеда белые холеные руки с длинными пальцами и ухоженными ногтями; он даже представить не мог, что бывают такие руки.