Стреляй, я уже мертв - [307]

— Мальчик не сделал ничего плохого, — оправдывал его я.

— Чтобы между нами все было ясно, — остановил меня Изахи. — Мы считаем, что Израиль имеет право на существование, но и палестинцы тоже имеют право на собственное государство, и я признаю, что они по-своему правы, делая то... что делают. Не сомневаюсь, что Латиф пытался доставить сообщение палестинским боевикам, действующим на территории Израиля; однако, если прокурор не сможет этого доказать, его признают невиновным. Никто не может быть признан виновным, если суд не доказал обратного.

— Почему вы защищаете палестинцев? — поинтересовался я.

— Потому что мы не хотим, чтобы Израиль утратил человеческий облик, — ответил Бах. — Ведь это первое, что теряет страна во время войны.

Сам не знаю почему, но я им поверил. Я нашел брата Августина и попросил его позвонить Изахи Баху.

— Это все, что я могу сделать, — пояснил я.

— Не слишком много. Вади ждет, что вы сможете добиться освобождения его сына.

— Вади не так глуп и должен понимать, что есть вещи, которые от меня не зависят, как бы я ни старался вернуть ему долг. Долг я ему верну — во всяком случае, постараюсь, но нужно действовать последовательно.

Судебный процесс занял шесть месяцев, но в конечном счете Изахи Бах смог добиться даже большего, чем я надеялся. Латифа приговорили к одному году тюремного заключения, а затем высылке в Иорданию. Поскольку восемь месяцев он уже отсидел, то от вожделенной свободы его теперь отделяло только четыре.

Я не был знаком с сыном Вади, поскольку Изахи Бах попросил меня не являться на суд. Я ожидал его у выхода из тюрьмы, которую он покинул в сопровождении Изахи. Он был очень похож на Анису — те же резкие черты лица, миндалевидные глаза, тонкий профиль. Я подошел к нему и протянул руку, но он сделал вид, что не заметил этого жеста, а я не стал настаивать.

— Мы довезем тебя до границы, отец будет ждать на той стороне, — сказал брат Августин.

Когда мы добрались до моста Алленби, парень прыжком выскочил из машины. Ему не терпелось поскорее вернуться к своим. Он не сказал мне ни слова благодарности, даже не взглянул в мою сторону. Не то чтобы я ожидал от него каких-то изъявлений благодарности, но мне хотелось хотя бы увидеть его довольным.

Показав таможенникам документы и перекинувшись несколькими словами с одним из них, после чего солдаты настороженно поглядели на нас и внимательно просмотрели бумаги, Латиф направился по мосту на другой берег Иордана, даже не оглянувшись.

— Не очень-то он вежлив, — заметил я, глядя, как он быстрым шагом удаляется.

— А чего вы хотите? Он всего лишь мальчик, который всю жизнь прожил в лагере для беженцев. Его задержали, допрашивали — не исключено, что даже били, потом держали в тюрьме, так что ему не за что нас благодарить. Поставьте себя на его место.

— На его месте я бы сказал спасибо тем, кто помог меня освободить, — ответил я.

— Ни вам, ни мне он не обязан своей свободой. Мы всего лишь восстановили справедливость.

— И вам, и мне прекрасно известно, что он нес сообщение для активистов в Иерусалиме, — напомнил я.

— Возможно. Но это не доказано. Он мужественно перенес все допросы, не сказал ни слова и пострадал за это.

— Он — будущий террорист, — отрезал я.

— Возможно, но ни вы, ни я не можем утверждать это наверняка. Представьте, что бы вы сами делали, как бы себя вели, если бы оказались на его месте.

— Так или иначе, они должны смириться с тем, что Израиль — это реальность, — сердито ответил я.

— Да, однажды настанет день, когда они вынуждены будут это признать, — согласился Изахи. — А нам, в свою очередь, придется признать, что у них тоже есть свои права.

Да, Изахи Бах порой раздражал меня, но со временем стал одним из лучших друзей.

Спустя два месяца брат Августин вновь появился у меня в кабинете.

— У меня есть для вас сообщение от Вади, — сказал он.

Как и в прошлый раз, я не стал спрашивать, что это за сообщение.

— Он чрезвычайно благодарен вам за все то, что вы сделали для его сына.

— Я должен был это сделать. Так что теперь мы квиты.

— Да, конечно, вы квиты, но на этот раз он хотел бы попросить вас об одном одолжении.

Я напрягся, услышав эти слова. Вторжение Вади в мою жизнь грозило внести в нее смуту. Я заплатил свой долг и не собирался делать никаких одолжений врагу, ведь, нравилось нам это или нет, но теперь мы были врагами.

— Дело в том, что у Вади есть еще один ребенок, о котором ему ничего не известно. У него нет возможности хоть что-то узнать о нем, и он очень надеется, что вы сможете помочь.

— Если задержали кого-то еще из его сыновей, то меня это больше не касается, — ответил я. — Передайте ему, что я должен следить за порядком в стране и не могу допустить, чтобы в ней хозяйничали террористы.

— Никакие они не террористы, — возразил монах. — Но сейчас я имею в виду вовсе не детей Анисы.

Слова брата Августина повергли меня в растерянность. Я не знал, что делать. Даже всерьез подумывал, не отправить ли мне его восвояси, оборвав тем самым тонкую ниточку, что протянулась между мной и Вади после двух десятилетий разлуки. Однако я этого не сделал, и теперь искренне рад, что поступил именно так.