Стрелы Немой скалы - [19]

Ламаизм, пришедший в эти степи со своим учением о Будде и его перевоплощениях, смирением перед суровостью судьбы в этой жизни и проповедью достойного воздаяния при отрешенности от мирской суеты в последующих рождениях, ничего не смог поделать с прежними шаманскими представлениями. Смирившись с идолопоклонством своих подопечных, ламы решили и ова сделать местом поклонения Будде. Молитвенные надписи, буддийские иконки появились на всех ова наряду с другими дарами «хозяину местности». Выходит, и Будда просил заступничества у древнего духа!

Ова, к которому спешила ранним утром пестрая толпа, было особенным. Оно было создано людьми рода Лопсан в ту пору, когда их стада появились на здешних пастбищах. Раз в год мужчины рода собирались у этого холма и местные ламы читали молитвы, прося хорошей травы, чистых водопоев, богатого приплода стадам и табунам.

Яркое летнее солнце освещало всю степь. Ночная роса давно подсохла, и бурая пыль поднималась над толпой. Люди шли беспорядочно. Богатые без предупреждения врезались крупами коней в пеших, заставляя их разбегаться в стороны, подобрав полы длинных обтрепанных халатов. Подходившие и подъезжавшие к ова били три земных поклона и с помощью арканов нацепляли на шест новые лоскутки или просто втыкали их между камнями. У подножия холма была ниша. В ней лежала широкая доска, на наружном крае которой виднелась надпись: «Ом манн падме хум!» («О божество на лотосе!») Магическое значение этой фразы — обращения к Будде — признавалось буддистами и ламаистами. На доске сгрудились деревянные фигурки овец, баранов, коров, лошадей. Они олицетворяли скот, благополучию которого посвящалось моление.

Как ни спешили бедные араты и их богатые сородичи, первыми у ова оказались ламы из соседнего хурэ. Их было шестеро. Они сидели слева от ова, смиренно перебирая четки. Лишь самый старший из них — настоятель хурэ бросал пронзительный взгляд на каждого вновь прибывшего, требуя подношений монастырской братии. В чаши, стоящие тут же, падали мелкие монеты, кульки с крупой, чаем и продолговатые полоски желтого шелка — хадаки. Настоятель только слегка улыбался, если кто-нибудь из зажиточных Лопсанов или из мелких чиновников жертвовал больше обычного, но не приподнимался с места.

Уже человек восемьдесят — девяносто стояло вокруг холма под лучами солнца, но празднество не начиналось. Настоятель, который должен был прочесть первую молитву, нетерпеливо вглядывался в степь. Он, видимо, ждал кого-то и приподнялся, чтобы лучше разглядеть всадников, постепенно приближавшихся к ова. Сквозь облако пыли, вившееся над верховыми, мелькнул яркий синий атлас халата. Настоятель встал в рост, а лама, сидевший рядом, вытащил из пиши небольшой синий коврик. В толпе смолкли разговоры, и, резко нарушая тишину, раздался топот коней и окрик «Расступис-сь!»

В центр площадки ворвались всадники, предводительствуемые самим джянгой — правителем рода, высшим судьей и хозяином над всеми Лопсанами и теми, кто кочевал на их землях. Настоятель сорвался с места и подбежал к джянге с низким поклоном, приглашая занять место справа от ова.

Джянга, согнувшись, что-то прошептал настоятелю, и тот одеревенело оглянулся. Собравшиеся на молебен удивленно смотрели на эти короткие переговоры. Не понимали, в чем дело, и ламы, услышавшие только обрывки фраз. Настоятель зачем-то обежал холм, пристально посмотрел на запад и, вернувшись к своему месту, громко крикнул: «Едут!»

Джянга с достоинством восседал на синем коврике справа от ова, рядом с ним сидели прямо на земле его приближенные и стража. Они никак не откликнулись на сообщение настоятеля. Ламы же вскочили со своих мест и повернулись лицом на запад. В толпе никто пока ничего не мог понять, и любопытные поспешили на западную сторону, ожидая чего-то необычного.

С запада подъезжала повозка в окружении вооруженных всадников. Даже старики не помнили такого пышного выезда и растерянно смотрели то на сородичей, то на лам. Казалось, никто не знал, что нужно делать. Никто еще толком не разобрал, кого сопровождает свита — правителя всего округа или высокое духовное лицо.

Высокие желтые шапки служителей, ехавших за повозкой, и большой желтый зонт первыми заметили ламы. Они встали на колени и склонили головы. К ова приближался управитель делами и хранитель культа самого крупного ламаистского монастыря Тувы — Оин-хурэ. Только лумуцза, наделенный полномочиями карать за вероотступничество, мог обладать такими знаками отличия, быть одетым в парчовый желтый халат, иметь вооруженную свиту.

Прежде чем собравшиеся успели последовать примеру лам, кто-то в толпе с изумлением и ужасом произнес: «Так это же Косой лама!» Новость ошеломила всех, даже джянга приподнялся со своего коврика и сделал несколько шагов навстречу повозке. Джянга был предупрежден о приезде высокого ламы Оин-хурэ, но, кажется, и он не ожидал, что этим почетным гостем будет Бурга, левый глаз которого был поражен бельмом, а правый вечно гноился. От Косого ламы — Пурги трудно ждать хорошего.

Мрачная слава опережала Бургу, и этой славе он обязан был роду Лопсан. Правда, первыми о нем заговорили беднейшие из беднейших, но Косой лама подозревал в распространении слухов всех, даже самого джянгу, вряд ли уступавшего ему в жестокостях и лихоимстве. Опершись на руки настоятеля и джянги, Бурга медленно обвел единственным глазом толпу. Нет, не было во взглядах людей с обветренными на солнце и на морозе лицами, с натруженными руками, одетых в латаные и перелатанные халаты, смирения или страха. Значит, они еще не забыли!