Стрельцы у трона. Русь на переломе - [65]
— И то, не плачу, Алешенька… И — чево? Бог даст…
— Даст… даст… А покуда — будем сами не плохи… Так, што же скажете?..
— Да, государь, есть дума одна… Вон, и отец Симеон на то же склоняется…
— И он… надо бы и ево к нам… да пусть уж… Гляди: всполошишь всех, коли много звать стану… да все не ихних… Што же вы там надумали? Говори прямо.
— И лукавить не в чем, друг ты мой… Видное дело — Федор-царевич царем станет, Милославские зацарюют… да Хитровы… да всякие с ими… Ково ты всю жизнь сторонился… Хто на всех путях твоим починам добрым помехой был, на старые пути Русь поворачивал…
— Да уж, мой Ваня, слепыш бедный — и то, поди, знает, што правда слова твои.
— Петрушу царем… Перво — и молод он… Не пустят бояре семье нарышкинской у трона стать до свершения лет полных царю-малолетку… Уж не верти головой, государь, Кирилло Полуэхтыч… правду сказать надобно…
— Сказывай, сказывай свое… Я — не помеха, — поспешно отозвался Нарышкин.
— Вот и думалось…
— Ну, ну… што… сказывай… Пожди… вон, в чарке — питье стоит. С нево — силы прибывает мне на малый час… Дай хлебнуть… Да, хоть и не пробуй… Стефанко не отравит… Вот… Ух, и горько же… Ну, сказывай… Жжет питье. А без ево, слышь, сам чую, и не жил бы уж давно… Што же вы там надумали… Толкуй.
— Ежели бы так тебе, государь, показалось за благо: призвать старшова царевича. Разумный, добрый он сын. Ево ли вина, што хворь одолевает… И сказать бы ему: на троне одному — трудно-де. Сам видел, как твое величество себя утруждало ину пору, не получче батрака последняво… А заботы, а вороги свои и чужие как одолевать начнут… Вот и хорошо, если не один человек на царстве, особливо — молодой… И взял бы он себе вторым царем — молодшего царевича… Петра, вестимо. И пока тот в молодых годах, сберегал бы брата, вкупе да влюбе со всеми родичами царевича, на коих ты укажешь, вот, хошь бы дедушка, Кирилло Полуэхтович… Дядя Иван Кириллович. Разумник, на все он пригоден, слышь… Матушку царицу, Наталью Кирилловну — и подавно слушал бы царевич. Родне не давал бы ее в обиду…
Царь глубоко вздохнул. Очевидно, он и сам много думал об этом именно вопросе.
— Ну, там, кроме главных бояр, еще ково поставишь опекать Петрушу, до его лет совершенных…
— Тебя, тебя, Сергеич. Лучче — и не надо…
— Как воля твоя, государь. Послужу по совести, как и тебе, друг мой, государь…
— Знаю… знаю… Што ж, так буде ладно… Я позову сына… Я скажу. Он не отречется… И не на словах на одних… Запись возьму… Крест целовать, Евангелие будет… Так… Ладно будет так… И не станет злобы такой, как от одного гнезда… Все едино: те ли, другие силу заберут, — станут недругов гнать… О-ох, горе мое… Родня на родню словно волки… Ну, да не поиначишь людей… Так, и Бог с им… Ступай, скажи… сына бы позвали… Федю… и Петрушу… Сейчас скажу…
— Што торопишься так… Ишь, ты ровно полосу вспахал, государь, от речей от наших. Передохни, государь…
— Не-ет… Не перечь… Уж тут не до роздыху… Може, и утра не дождуся… Зови… слышь…
Вид царя ясно говорил, что он прав. Наталья снова затрепетала вся от беззвучных рыданий.
— Буде, Наташенька… Буде… Иди же…
— Иду, государь… А все же ранней — лекаря к тебе пошлю… Не станет ли он говорить чево против…
— Ладно, посылай… Все едино, он не посмеет… Иди же…
Матвеев вышел.
Наталья, которой царь дал знак рукой подойти поближе, сделала шаг к постели, вдруг, как подкошенная упав на колени, прильнула головой к ногам больного, целуя их с невнятными, сдавленными рыданиями и несвязной мольбой.
— Боже… Творец Милосердый… Царя… сына спаси… детей моих… и ево… Спасе Милостивый… Пречистая Матерь Бога нашего.
Но и эти звуки смолкли через мгновенье, и она, полусомлевшая, осталась распростертой у ног мужа, прильнув к ним губами.
Потрясенный, бессильный, он тоже не мог двинуть даже рукой, не мог сказать ни слова…
Жуткая тишина воцарилась в опочивальне.
Нарышкин, отойдя к окну, отирал крупные слезы, сбегавшие по его щекам, по седеющей бороде.
Матвеев, выйдя в соседний покой, чуть было не натолкнулся на боярыню Анну Петровну Хитрово, которая о чем-то негромко толковала с Гаденом.
Как только последний по приглашению Артамона прошел к царю в опочивальню, Хитрово, вздыхая, слезливым голосом, возводя очи к небу, поспешно заговорила:
— Охо-хо-нюшки, горе наше великое. Покидать собрался нас сокол наш ясный, государь — свет Алексей Михайлович… И на ково мы, сироты, останемся, горемычные… Вот, уж, не ждали беды, не чаяли.
— Што уж, боярыня, заживо оплакиваешь… Авось Господь…
— То-то и я баяла… Нет, слышь, лекарь иное мыслит. А кому и знать, как не Жидовину. Он в своем деле — мастак… Мало ли лет при государе. Ровно свое дитя рожоное — ведает всю плоть и кровь государеву… И-хи-хи… Карает землю Господь, за грехи за наши… Мало молим Ево, Батюшку… Старину порушили… Вот…
— Вестимо, все — Божья воля. А я, боярыня, к царевичу шел. Не видала ль ево нынче? Как он… К царю надо звать… Царь….
— Эка беда… Я, слышь, и то от царевича из покоев. Грудку ему растирали при мне. Маслице есть у меня из Ерусалима-града. От Гроба Спаса нашево… Я сама принесла, недужное то местечко и помазали… И сам он болен, голубь наш, а про батюшку-государя всеизнать волил. Я и сказываю ему: «Ково пошлешь, — и не поведают иному правду-то, про царское про здоровице. Сем-ка я пойду… Мне как не сказать?!». И пошла… Ан, тут и ты за царевичем… Эка пропасть!.. Ни вдохнуть, ни шеи погнуть… Где тут поднятися ему… Вон, сам поизволь, навести голубя мово… Увидишь, коли, может, на мои слова не сдашься…
В книгу вошли три романа об эпохе царствования Ивана IV и его сына Фёдора Иоанновича — последних из Рюриковичей, о начавшейся борьбе за право наследования российского престола. Первому периоду правления Ивана Грозного, завершившемуся взятием Казани, посвящён роман «Третий Рим», В романе «Наследие Грозного» раскрывается судьба его сына царевича Дмитрия Угличскою, сбережённого, по версии автора, от рук наёмных убийц Бориса Годунова. Историю смены династий на российском троне, воцарение Романовых, предшествующие смуту и польскую интервенцию воссоздаёт ромам «Во дни Смуты».
Исторические романы Льва Жданова (1864 – 1951) – популярные до революции и еще недавно неизвестные нам – снова завоевали читателя своим остросюжетным, сложным психологическим повествованием о жизни России от Ивана IV до Николая II. Русские государи предстают в них живыми людьми, страдающими, любящими, испытывающими боль разочарования. События романов «Под властью фаворита» и «В сетях интриги» отстоят по времени на полвека: в одном изображен узел хитросплетений вокруг «двух Анн», в другом – более утонченные игры двора юного цесаревича Александра Павловича, – но едины по сути – не монарх правит подданными, а лукавое и алчное окружение правит и монархом, и его любовью, и – страной.
Библиотека проекта «История Российского государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков. Роман-хроника «Последний фаворит» посвящен последним годам правления русской императрицы Екатерины II. После смерти светлейшего князя Потёмкина, её верного помощника во всех делах, государыне нужен был надёжный и умный человек, всегда находящийся рядом. Таким поверенным, по её мнению, мог стать ее фаворит Платон Зубов.
Преобразование патриархальной России в европейскую державу связано с реформами Петра I. Это был человек Железной Воли и неиссякаемой энергии, глубоко сознававший необходимость экономических, военных, государственных, культурных преобразований. Будучи убеждённым сторонником абсолютизма, он не останавливался ни перед чем в достижении цели. Пётр вёл страну к новой Жизни, преодолевая её вековую отсталость и сопротивление врагов.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Среди исторических романистов начала XIX века не было имени популярней, чем Лев Жданов (1864 — 1951). Большинство его книг посвящено малоизвестным страницам истории России. В шеститомное собрание сочинений писателя вошли его лучшие исторические романы — хроники и повести. Почти все не издавались более восьмидесяти лет. В шестой том вошли романы — хроники ` Осажденная Варшава` и `Сгибла Польша! (Finis Poloniae!)`.
Роман Дмитрия Конаныхина «Деды и прадеды» открывает цикл книг о «крови, поте и слезах», надеждах, тяжёлом труде и счастье простых людей. Федеральная Горьковская литературная премия в номинации «Русская жизнь» за связь поколений и развитие традиций русского эпического романа (2016 г.)
Роман «Испорченная кровь» — третья часть эпопеи Владимира Неффа об исторических судьбах чешской буржуазии. В романе, время действия которого датируется 1880–1890 годами, писатель подводит некоторые итоги пройденного его героями пути. Так, гибнет Недобыл — наиболее яркий представитель некогда могущественной чешской буржуазии. Переживает агонию и когда-то процветавшая фирма коммерсанта Борна. Кончает самоубийством старший сын этого видного «патриота» — Миша, ставший полицейским доносчиком и шпионом; в семье Борна, так же как и в семье Недобыла, ощутимо дает себя знать распад, вырождение.
Роман «Апельсин потерянного солнца» известного прозаика и профессионального журналиста Ашота Бегларяна не только о Великой Отечественной войне, в которой участвовал и, увы, пропал без вести дед автора по отцовской линии Сантур Джалалович Бегларян. Сам автор пережил три войны, развязанные в конце 20-го и начале 21-го веков против его родины — Нагорного Карабаха, борющегося за своё достойное место под солнцем. Ашот Бегларян с глубокой философичностью и тонким психологизмом размышляет над проблемами войны и мира в планетарном масштабе и, в частности, в неспокойном закавказском регионе.
Сюжетная линия романа «Гамлет XVIII века» развивается вокруг таинственной смерти князя Радовича. Сын князя Денис, повзрослев, заподозрил, что соучастниками в убийстве отца могли быть мать и ее любовник, Действие развивается во времена правления Павла I, который увидел в молодом князе честную, благородную душу, поддержал его и взял на придворную службу.Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
В 1977 году вышел в свет роман Льва Дугина «Лицей», в котором писатель воссоздал образ А. С. Пушкина в последний год его лицейской жизни. Роман «Северная столица» служит непосредственным продолжением «Лицея». Действие новой книги происходит в 1817 – 1820 годах, вплоть до южной ссылки поэта. Пушкин предстает перед нами в окружении многочисленных друзей, в круговороте общественной жизни России начала 20-х годов XIX века, в преддверии движения декабристов.
Георг Борн – величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой человеческих самолюбий, несколько раз на протяжении каждого романа достигающей особого накала.
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.
Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.