Стрела бога. Человек из народа - [12]
Война продолжалась с одного дня афо до следующего. В первый день войны умуарцы убили двух окперийцев. Следующий день был нкво, так что боевых действий не велось. Зато в последующие два дня, эке и ойе, бои приобрели ожесточенный характер. Умуарцы убили четырех воинов Окпери, а окперийцы убили троих воинов Умуаро, причем одним из убитых был Окойе, брат Акукалии. А на следующий день, афо, войне был неожиданно положен конец. Белый человек, Уинтабота, привел в Умуаро солдат и прекратил войну. В Умуаро помнили и поныне с ужасом рассказывали историю о расправе, которую учинили эти солдаты в Абаме, и поэтому умуарцы без сопротивления сложили оружие. Хотя они и не получили еще полного удовлетворения, они могли теперь, не стыдясь, сказать, что отомстили за Акукалию и положили ему в изголовье троих убитых. А то, что война кончилась, было, пожалуй, даже к лучшему. Гибель Акукалии и его брата в ходе одной и той же распри доказывала, что это дело рук Эквенсу.
Белый человек не удовольствовался тем, что прекратил войну. Он собрал все ружья, какие были в Умуаро, и приказал солдатам публично сломать их, за исключением трех-четырех, которые он унес с собой. После этого он разобрал тяжбу между Умуаро и Окпери и присудил спорную землю окперийцам.
Глава третья
Капитан Т. К. Уинтерботтом вышел на веранду своего бунгало на вершине Правительственной горки полюбоваться буйством первого в году дождя. За последнюю пару месяцев жара все усиливалась и стала нестерпимой. Трава давно уже была выжжена солнцем, а листья наиболее выносливых деревьев приобрели красновато-бурые тона голой земли. Лишь по утрам зной слабел, давая передышку часа на два, но потом все вокруг превращалось в раскаленное пекло, и по голове и шее ручейками стекал пот. Особенно выводил из себя ручеек, щекотно струившийся за ухом, словно там все время ползала муха. Еще один краткий миг облегчения наступал на закате, когда веял прохладный ветерок. Однако этот коварный свежий ветерок представлял собой грозную опасность Африки: он соблазнял неосторожного европейца подставить его дуновению не покрытое одеждой тело и запечатлевал на нем поцелуй смерти.
Капитан Уинтерботтом не знал полноценного сна с того декабрьского дня, когда внезапно перестал дуть сухой, прохладный харматтан, а сейчас была уже середина февраля. Он побледнел и осунулся, а ноги его, несмотря на жару, часто зябли. Каждое утро после ванны (он предпочел бы принимать холодную ванну, но должен был, чтобы остаться в живых, принимать горячую, ибо Африка не щадит людей, делающих то, что хочется, а не то, что должно) он смотрелся в зеркало и видел, что его десны все больше белеют. Похоже, надвигался новый приступ лихорадки. По ночам приходилось забираться под противомоскитную сетку, отгораживавшую от всякого движения воздуха снаружи. Под ней было нестерпимо душно. Простыни намокали, голова образовывала в подушке влажное углубление. С вечера он ненадолго забывался беспокойным сном, а потом всю ночь лежал не смыкая глаз, ворочаясь с боку на бок, прислушиваясь к отдаленному бою барабанов. Интересно, что это, спрашивал он себя: то ли какие-то жуткие обряды совершаются в лесах под покровом ночи, то ли бьется сердце африканской тьмы? Однажды во время такого ночного бдения он вдруг с ужасом понял, что, где бы ни проводил он бессонную ночь в Нигерии, бой барабанов доносился все с тем же постоянством и с одинаково далекого расстояния. Может быть, это пульсировала кровь в его воспаленном жарой мозгу?
Пятнадцать лет назад африканский климат и дурное питание еще могли бы подействовать на Уинтерботтома столь угнетающе, чтобы внушить мысль об уходе с государственной службы в Нигерии. Но теперь он был закаленным старожилом, и, хотя климат по-прежнему делал его вялым и раздражительным, он ни за что не променял бы здешнюю трудную жизнь на европейский комфорт. Его твердая вера в благодетельную британскую миссию в Африке, как это ни странно, еще больше укрепилась в ходе Камерунской кампании 1916 года, когда он воевал с немцами. На войне он и получил звание капитана. В отличие от многих других колониальных чиновников, также принимавших участие в действиях в Камеруне, он продолжал носить свое военное звание и в мирное время.
Несмотря на то что первый дождь пришел с запозданием, начался он внезапно. Весь день, как обычно, жарило солнце, и мир, казалось, изнемог, опаленный его огненным дыханием. Птицы, щебетавшие поутру, примолкли. Душный воздух был неподвижен — лишь дрожало знойное марево. Деревья стояли поникшие. Но вот совершенно неожиданно поднялся сильный ветер, и небо потемнело. В воздух взметнулись тучи пыли и сухие листья. Раскачивались и гнулись под ветром кокосовые пальмы; они были похожи на бегущих великанов с развевающимися длинными волосами.
Слуга Уинтерботтома Джон метался по комнатам, закрывая двери и окна и подбирая с пола бумаги и фотографии. Резко и сухо прогремел среди сумятицы звуков гром. Мир, очнувшийся от забытья предшествовавших месяцев, снова наполнился жизнью, в воздухе повеяло запахом молодых листьев. Уинтерботтом, стоя у перил своей веранды, тоже ощущал себя заново родившимся. Он подставил лицо порывам ветра, норовившего запорошить глаза пылью, и в кои-то веки позавидовал туземным ребятишкам: они бегали нагишом и пели, приветствуя дождь, который вот-вот должен был хлынуть.
