Стрекоза второго шанса - [38]

– А это еще почему?

– Да дело-то такое… скользкое больно… Подберет еще где-то арбалет и… того… пошутит болтом с трех шагов. Лучше я дам ей поиграть моих кукол. Только пусть руками не трогает!

Долбушин некоторое время пытался представить, как можно играть, не трогая руками. Видимо, что-то совсем мечтательное.

– А ты сделай, чтобы нельзя было найти арбалет!

– Это нереально! Они у нас повсюду валяются! Да и вообще… вы с ней, как с Аней! – не подумав, ляпнул Андрей.

– С кем? – с непонятным выражением переспросил Долбушин.

– С дочкой! Я же помню! Учили ее водить машину, стрелять! Все ей позволяли! Швырять с балкона антикварный сервиз – только, деточка, курточку надень, чтобы спинку не продуло!

– Она его не просто так бросала. Она хотела что-то выразить этим или объяснить. Не помню уже, правда, что, – рассеянно сказал Долбушин. – И машину, кстати, ты ее учил водить, а не я.

– Я? – возмутился Андрей. – Да всего один раз такое было! Да и потом – это же не арбалеты! Сами знаете эти женские фокусы: вначале визжат так, что барабанные перепонки внутри головы соприкасаются, а потом сразу ласковые. И такие вот качели целые дни!

– Не женские фокусы. Детские. Аня – ребенок. Забудешь это – убью! – жестко напомнил Долбушин.

Он вспомнил тот случай. Случайно так вышло, что он тогда стоял на углу улицы и смотрел. Его длинная машина ползла еле-еле, со скоростью гуляющего перед сном таракана. Это за рулем был Андрей, демонстрирующий Ане, как надо вести себя за рулем. Внезапно машина остановилась на несколько секунд, дернулась, яростно засигналила кому-то и, завывая мотором, истерично пролетела перекресток. Это за руль пересела Аня. Снова остановилась, точно от ужаса, что это уже перебор. И вновь поползла. Это опять за рулем оказался Андрей.

Хорошее было время. Только почему-то понимаешь это, когда все уже позади. С лица Долбушина сползла радость. Оно стало сухим, неприятным, тусклым. Щеки пробороздили глубокие складки. Он спохватился вдруг, что Эля не Аня и никогда Аней не будет. НИКОГДА! Она просто идиотка, бывший инкубатор, чудом избавившийся от эля. И вообще непонятно, есть ли у него дочь. Есть непонятная шнырка, сросшаяся со своей вымышленной историей!

– Ты забываешься. Твое дело – заботиться о моей безопасности, а не рассуждать! – раздраженно сказал он.

Андрей замолчал и выпрямился, спешно придавая лицу тупое и непроницаемое выражение. Долбушину подумалось, что с Андреем у него много общего. Как и Андрей, он любил играть с куколками. Только Андрею хватало куколок, которым можно шить платья и которые в другое время преспокойно стоят в шкафу. Ему же нужны были куколки нравные и живые.

И, как всегда бывало, когда сознание заходило в тупик и, упираясь в неразрешимость, начинало пробуксовывать, Долбушин принялся спешно искать, на что можно переключиться. На что-нибудь деятельное, нужное.

– Нам пора! У нас встреча форта! – сказал он, посмотрев на часы.

* * *

Долбушин толком не знал, зачем взял Элю в спортклуб. Внешне причин было две. Первая: оставленная одна дома, Эля могла «навоевать». Ручки у нее были беспокойные. Случалось, она бросала в окно стулья, привязав к ним «парашютик» из газетки. Однажды запрудила коридор, решив помыть пол душем, а в другой раз устроила в кабинете у Долбушина пожар, обнаружив зажигалку в форме пистолета. Спички Долбушин с Андреем прятали, а про зажигалку-пистолет забыли. Другой причиной было, что в форте Долбушина уже месяц как распространялись про Элю всякие туманные слухи. Отчасти эти слухи развивались во вполне устраивавшем Долбушина направлении: «А что же вы хотите? Он же взрослый одинокий мужчина!» – но другим опасным крылом порождали дикие сплетни, что АэФ с непонятными целями скупает где-то сумасшедших детей, которые толпами шляются по его квартире, пускают слюни, и вообще, кажется, шеф, если не совсем еще «ку-ку», то уж точно слегка «ко-ко».

В спортклубе Эля вела себя тихо. В воду не спускалась и одетая лежала на шезлонге – синяя и тощая, как мертвая курица на рыночном прилавке. Выглядела она так, что сторонники версии долбушинского одиночества сильно призадумались. Другие узнали в ней псиосную девицу, подругу дочери АэФа, которую Долбушин прежде сгребал и отбрасывал за шею своим страшным зонтом. К Эле подошел старичок, владевший самым большим в мире алмазом, и угостил ее мятной конфеткой, которую десять минут назад застенчиво спустил в карман на ресепшене. Потом старичок поднял одноразовые шлепки, выдававшиеся в клубе всем посетителям, и быстро спрятал их в сумку, которую повсюду таскал с собой. Все деликатно сделали вид, что ничего не заметили.

Женщина, знавшая наперед курсы всех акций, положила руку на бицепс Долбушина. Она пила только шампанское, и это очень тревожило всех ее друзей.

– Вы похудели, но я вас не виню! У всех была тяжелая зима! Любовь, одна любовь спасет вас! – сказала она грудным голосом.

Спасшая Долбушина любовь воплотилась в старушку, курившую фарфоровую трубку. Она подошла и прогнала «акционерную» женщину облаком капитанского табака.

– Спасибо, Алла Игоревна! – поблагодарил Долбушин.

«Трубочная старушка» улыбнулась ему печальными глазами. Она играла в карты лучше всех в мире, но проблема была в том, что карты ей давно надоели. А играть с нею в шахматы никто не хотел. В шахматах она была слаба, воровала пешки и пыталась брать фигуры «за фук».