Стражница - [33]

– Мы же не воруем. Где у нас такие деньги? – вспоминая фотографии, снова попыталась возразить она.

– А-а! – скривился он, «Что с тобой толковать, бесполезно!» – было в его гримасе, и, прикрыв глаза, махнул рюмку в рот.

– На, закуси, – с внешней смиренностью подала она ему на блюдце щедро отхваченный от лимона золотистый, влажно истекающий соком ломтик.

Переживания мужа только смешили ее, и все его слова прошли мимо нее, как совершенно пустые, бессмысленные, не имеющие никакого значения звуки. Она чувствовала счастье, ничего, кроме счастья, оно одно было в ней, оно одно было вокруг нее, оно омывало ее, как некий поток, и она нежилась в нем, подставляясь его струе то тем боком, то другим, то лицом, то затылком… Все, что поисходило сейчас, было в Его пользу, было во благо Его дела, было, как нужно Ему, она знала это и не хотела знать ничего больше. (Так теперь, когда думала о нем, в ней и произносилось: Его, Ему, Он – словно бы с прописной буквы).

Муж напился, Выпивая дома, он почти никогда не напивался, и, раз набрался так, что не держалась, падала на грудь голова, пытался поднять ее, поднимал – и она тут же снова валилась, совсем как у младенца, значит, жгло его серной кислотой боли нестерпимо.

– Сейчас, падло, еще из Афгана уйдет! – говорил он, болтаясь головой, когда она, подсунувшись ему под мышку, тащила его к постели в другую комнату. – Ей-бо, уйдет из Афгана!.. Столько людей там положили… на хрена?! Чтобы он взял и вывел!.. Столько крови нашей… у-у, падло!..

Она не отвечала ему – у нее не оставалось на это сил. Девяносто килограммов было в нем верных, и ее шатало под его тяжестью. Но про себя, когда он принялся талдычить об Афганистане, в ней тотчас отозвалось: уйдет! Она не думала перед тем ни о чем подобном, но только он заталдычил, в ней подтверждением его словам так и вспыхнуло: уйдет, да! И совсем скоро, сейчас у Него выйдет и это.

Она вспомнила, как тащила напившегося мужа в постель, спустя без малого месяц, в мае, тоже уже в самом его конце. Бронетранспортеры и танки на экране телевизора ползли по каменистой пустыне, по пыльной горной дороге – и впервые за много лет ползли они по этой дороге в другую сторону. Неровности дороги встряхивали бронированные машины, длинные жала пушек у танков тяжело покачивало вверх-вниз, вверх-вниз, и впервые за восемь с лишним лет это как бы одушевленное движение мертвого куска громыхающего металла не казалось отвратительным, чудовищно-безобразным в своей ирреальной одушевленности, напротив, – пожалуй, вызывающим нечто вроде расположения и симпатии[38].

Правда, качели все так же со страшной, бешеной скоростью носило в том некоем беспредметном пространстве от одной мертвой точки к другой, погибло три человека при взрыве аммонита на одном химическом заводе на Украине[39], прямо у причала японского порта сгорел теплоход, набитый туристами, севшими на него во Владивостоке, – и снова не обошлось без жертв[40], а в городе, до которого было не более ночи пути, взорвались три вагона грузового поезда, заполненные взрывчаткой, унеся жизни сразу несколько десятков человек[41], и по утрам, просыпаясь, она с мукой отходила от ночи, с трудом начинала день, но, начав, войдя в него, обнаруживала в себе твердую уверенность: отныне подобное уже несущественно, не имеет больше того значения, что прежде, в главном теперь все будет получаться, какие бы помехи ни возникли.

Откуда в ней такая уверенность, из чего возникает, на чем держится, она опять не знала, но ее вовсе не волновали причины ее уверенности, она знала – и ей было достаточно того. Ей как бы было положено знать. как бы это знание было так же естественно для нее, как человеку естественно иметь руки и ноги, нос и глаза на лице, ногами ходить, а руками брать, держать, нести, носом обонять, глазами видеть… Она не задумывалась над собой. Так никто из людей не задумывается над тем, почему отличает зеленое от красного, желтое от синего, фиолетовое от коричневого, распознает, что горько, что сладко, что кисло. Камень тверд, вода текуча, а дерево горит. Назови вещи иными именами. Но одно останется твердым, другое текучим, третье податливым для огня. Слово только обозначает свойство. Свойство же существует и безымянным.

13

Она запомнила этот день: вторник, двадцать восьмое июня.

Вторник, двадцать восьмое июня, как бы заклинанием повторяла она потом про себя. Во вторник, двадцать восьмого июня…

Он появился в дверях ее комнаты, одетый в пятнистую, зелено-черную десантную форму, в пятнистой, зелено-черной форменной десантной каскетке на голове, – будто весь, до костей. обожженный неистовым афганским солнцем, весь, до последнего квадратного сантиметра кожи издубленный его бешеными ветрами, само воплощение мужественной молодой силы, юной мужской красоты, вдохновенного азарта и риска. Он возник на пороге, в распахнутой двери, уперев руки локтями в косяки дверной коробки, постоял там мгновение и спросил оттуда, со снисходительностью сошедшего с Олимпа Аполлона, сделавшего смертным одолжение своим появлением среди них:

– Это к кому мне, по вопросу моей прописки? К вам, что ли?