Стражи последнего неба - [16]

Какая б ни была Совдепья —

Здесь рос и хавал черный хлеб я,

Курил траву, мотал в Москву…

Тут — КГБ и пьянь в заплатах,

Но и Христос рожден не в Штатах;

Прикинь: в провинции, в хлеву.

Какая б ни была имперья —

Иной выгадывать теперь я

Не стану, ибо эту жаль.

Где, плюрализмом обесценен

И голубем обкакан, Ленин

Со всех вокзалов тычет вдаль.

И я, вспоенный диаматом,

Грущу о Господе распятом —

Еврее, не имевшем виз.

Что Богу был нехудшим сыном,

Бродя по грязным палестинам,

Как призрак (или коммунизм).

Не обновить Союз великий.

Не обовьются повиликой

Кремлевские шарниры звезд.

Какая б ни была Совдепья —

Люблю ее великолепья

Руину, капище, погост.

Киев

Мать городов русских

1993

Павел Амнуэль АВРААМ, СЫН ДАВИДА

Важнейшая часть еврейских религиозных представлений — учение о неизбежном приходе Мессии. Согласно иудаизму, Мессия — царь, потомок царя Давида, который будет послан Богом для избавления народа Израиля и спасения всего человечества.

Но когда придет Мессия — кто встретит его? И что будет представлять собой мессианское спасение? Об этом — рассказ Павла Амнуэля «Авраам, сын Давида».

Он пришел рано, как и договаривались.

Солнце стояло низко, но песок еще не остыл после вчерашнего, и ступать босыми ногами было трудно — будто по остывающим углям. Мальчишке хоть бы что — стоит, переминаясь, смотрит в глаза, ждет.

— Пошли, — вздохнул Доминус. — Хотя смотреть там особенно не на что. И опасно. Скорпионы, змеи.

— Я хочу видеть, — упрямо сказал мальчик. Он приставал к Доминусу уже третью неделю: сведи да сведи. Почему на Холмы? Есть замечательные места к востоку — и ближе, и красивее, и опасности никакой. Дети бывают ужасно упрямы, хотя этот мальчишка наверняка точно знает, чего хочет. Развит не по годам, да и физически крепок — можно дать все двенадцать. Когда Доминусу исполнилось девять лет, он был хилым, как и все дети. Постоянно хотелось есть, а этот неизвестно откуда берет силы — богатырь, залюбуешься.

— Пошли, — повторил Доминус и, отмерив на глаз расстояние до ближайшего дерева, пустился вприпрыжку. Под солнцем сразу защипало в спине, побежали мурашки, забухало сердце. Ничего, днем было бы хуже. Прошлым летом Карон, сводный брат Доминуса, умер, выйдя в полдень из селения, чтобы взять оставленную в поле с вечера корзину с плодами лимонеллы. Солнце не любит, когда забывают о его силе.

Они миновали три дерева, и Доминус позволил себе остановиться. Ноги гудели. Мальчишка стоял на границе тени и света, из-под ладони смотрел на селение. Люди еще спали. Хижины издалека казались игрушечными, животные бродили под тентами, лакали густое питательное варево из низких кормушек. У Камня видно было какое-то движение, но Доминус не мог разглядеть — то ли уже поднялся Первосвященник, то ли дебильный Ксант посыпает жертвенник свежим песком.

— У старика опять спина болит, — сказал мальчик, — согнулся весь.

Доминус поразился (в который раз!) остроте его зрения.

— Не называй Дагора стариком, — наставительным пастырским голосом сказал он. — Какой он старик, если один поднимает большого жертвенного барана?

Мальчик промолчал, улыбка его была странной. Он не любил Первосвященника. Неприязнь была взаимной, потому что мальчик предпочитал молиться в одиночестве, и это, по мнению Дагора, могло привести род к беде. Мальчик молился один, даже когда стоял рядом с отцом, и это так бросалось в глаза, что неприязнь Первосвященника становилась вполне понятной. Доминусу временами казалось, что мальчик и не молится вовсе, а произносит слова, не вдумываясь в их смысл. Грех. Возможно, простительный для ребенка.

Доминус приготовился к тяжелому броску — ближайшее к северу дерево находилось на расстоянии не менее тысячи локтей: значит, придется бежать изо всех сил, иначе за пять отсчетов водомерки не успеть, и тогда захлебнешься в кашле, а солнце так исколотит, что спину придется оттирать соком кактусовых игл — целебным, но ужасно вонючим.

— Готов? — спросил он. — Вон то дерево, с высокой кроной.

— Лоредан, — сказал мальчик.

— Что? — не понял Доминус.

— Лоредан. Я придумал названия для всех деревьев, что видны из селения. Легче объяснять дорогу.

— Вот за это тебя и не любят многие, — пробурчал Доминус. — Деревья — это деревья. А тебе лишь бы что-то свое…

— Интереснее, — коротко сказал мальчик.

— Вперед! — приказал Доминус.

Так они и двигались — перебежками, а солнце поднималось все выше, воздух раскалялся, даже в тени деревьев мир казался сковородой, на которой жарилось мясо. Их собственное.

Привал сделали только тогда, когда с неба начали опускаться легкие белесые хлопья, оставлявшие на песке красноватые следы, будто на коже после ожога. Следы медленно бледнели и исчезали. Первосвященник утверждал, что хлопья — облака — выдувают Творцы, чтобы немного охладить пылающее солнце. Небо было густо-голубым и пустым до самой тверди, облака рождались из пустоты и, наверно, действительно понемногу охлаждали солнце — к вечеру, перед закатом, оно становилось не таким грозным и даже темнело по краям.

Они сидели в тени дерева, жевали вязкий и на такой жаре невкусный сыр, Доминус постарался найти местечко поукромнее, чтобы падавшие облака не попали ни на одежду, ни тем более на открытые части тела.