Страждущие мужевладелицы - [5]

Любопытно, что всѣмъ глупымъ и тупымь, недостойно сладострастнымъ рабствомъ своимъ эти злополучные все же не въ силахъ внушить своимъ владычицамъ хоть искру довѣрія. Нина Безпалова отравилась, вообразивъ своего, ни въ чемъ неповиннаго, Романа измѣнникомъ, – ей даже и въ голову не пришло, что надо бы хоть объясниться что ли съ мужемъ, провѣрить, что и какъ… Ахъ, кузина упрекаетъ меня, что я дурно обращаюсь съ мужемъ! Ахъ, значитъ, онъ жаловался на меня кузинѣ! Ахъ, значитъ, онъ съ кузиною откровеннѣе и ближе, чѣмъ со мною! Ахъ, значитъ, онъ измѣнилъ! Ахъ, значитъ, не хочу жить на свѣтѣ!.. За Чарницкимъ Ольга слѣдитъ по незнакомымъ домамъ, подглядывая въ оконныя щели… и сцены, сцены, сцены! драмы, драмы, драмы!.. И это жизнь? Это любовь? Это честныя супружескія отношенія? «Пудель, на что вѣрная собака, и тотъ сбѣжитъ»!

Но мужчины кисти г-жъ Вербицкой и О. Шапиръ, Чарницкій и Безпаловъ, въ особенности первый, оказываются выносливѣе пуделей. Чѣмъ имъ круче приходится отъ влюбленныхъ владычицъ, тѣмъ они смирнѣе покорствуютъ любовной власти. Случайно вырвавшисъ изъ своего семейнаго ада въ командировку, Чарницкій соблюдаетъ по отношенію къ Ольгѣ вѣрность Тогенбурга, a она издалека шпигуетъ его письмами, полными того ядовитаго ревниваго «великодушія», отъ котораго человѣку честному и самолюбивому можно съ ума сойти. И все это – опять-таки, точь въ точь по рецепту Нины Безпаловой: безъ данныхъ, безъ провѣрки, по однимъ слухамъ, предчувствіямъ, по молвѣ людишекъ, которыхъ Ольга сама презираетъ. Ея любовникъ для нея богъ, но послѣднему червю, пресмыкающемуся y ногъ его, больше вѣры, чѣмъ этому богу.

Скажутъ:

– Но вѣдь ревнивыя опасенія какъ Нины, такъ и Ольги, въ концѣ концовъ, сбылись, какъ правдивый голосъ безошибочнаго инстинкта. Ихъ мужья, оставшись внѣ надзора, измѣнили-таки своимъ владычицамъ…

Увы, да! Но и – увы! не по другой какой причинѣ, какъ именно, что «пудель, на что вѣрная собака, и тотъ сбѣжитъ». Жертва упрямой и неосновательной ревности, мужчина ли, женщина ли, не можетъ безконечно отдавать свою душу, свои нервы на медленное съѣденіе безумію даже беззавѣтно любимаго человѣка. По крайней мѣрѣ, не можетъ безъ страшной усталости, и нравственной и физической. А, гдѣ усталость, тамъ и реакція чувства, тамъ и потребность отдыха. Что съ этою потребностью можно успѣшно бороться, – вѣрно. Но еще вѣрнѣе, что, ослабѣвъ въ борьбѣ, усталый отъ ревниваго пиленія, отъ назойливо внушаемаго и провѣряемаго чувства рабской принадлежности, человѣкъ весьма легко падаетъ иной разъ, самъ того не ожидая, нечаянно и почти что невинно. Честна и прекрасна Дездемона; оклеветанная, безвинно умерла она, – жаль бѣдняжку Дездемону! A все-таки, пожалуй, судьба поступила не глупо, допустивъ ее умереть за небывалую любовь. Потому что, не рѣшись Отелло убить Дездемону, ревность его не умерла бы, но только размѣнялась бы по мелочамъ. И вотъ – прошло нѣсколько недѣль. Отелло замучилъ бѣдную женщину дикими сценами, гримасами, нелѣпо язвительными разговорами о платкѣ, замучилъ до одури. Пылкой венеціанкѣ жутко отъ пустой, оскорбительной жизни безъ любви, жизни, отравленной безсмысленными, придирчивыми обидами. A Kaccio хорошъ и добръ. A Лодовико красивъ и великодушенъ. И – о, какая длинная пара роговъ выросла бы, въ концѣ концовъ, на черномъ лбу ревниваго мавра!.. И одною прелюбодѣйною женою стало бы больше на свѣтѣ, и однимъ возвышеннымъ образомъ женскаго благородства меньше въ царствѣ поэзіи. Тонко и умно спрашиваетъ въ «Дворянскомъ гнѣздѣ» Лаврецкій Лемма о шиллеровскомъ «Фридолинѣ»:

– A какъ вы думаете: вѣдь, тутъ-то, какъ графъ привелъ его къ графинѣ, Фридолинъ, и сдѣлался ея любовникомъ.

Потому что нѣтъ чувства, болѣе тяжко и обидно угнетающаго, чѣмъ безпричинная ревность, – животное отсутствіе уваженія и довѣрія къ человѣческому достоинству любимаго существа. Гдѣ безвинное оскорбленіе, тамъ и инстинктивно мстительный отпоръ на него, созрѣвающій иной разъ даже незамѣтно и безсознательно для того, въ чьей угнетенной душѣ онъ родится.

Возможны два отношенія къ близкому человѣку.

Одно – положительпое:

– Я люблю тебя, – поэтому вѣрю, что ты честенъ (честна) и вѣренъ (вѣрна) мнѣ, и буду вѣрить, если ты не разрушишь моего довѣрія измѣною.

Другое – отрицательное:

– Я люблю тебя, – доказывай же мнѣ изо дня въ день, изъ часа въ часъ, изъ минуты въ минуту, что ты не негодяй (-ка) и не развратникъ (-ца), иначе я не могу имѣть къ тебѣ довѣрія ни на кончикъ мизинца.

Презумпція порядочности любимаго человѣка и презумпція его всенепремѣнной половой подлости. Мужчины и женщины разумные живутъ первою. Женовладѣльцы и мужевладѣлицы терзаютъ себя и другихъ второю.

– Доказывай, доказывай, доказывай, что не любишь никого другого! Доказывай, Дездемона! Доказывай, Чарницкій! Доказывай, Романъ Безпаловъ!

Древній мудрый императоръ, когда ему совѣтовали установить для государства обрядъ періодической присяги, возразилъ:

– Сколькимъ вѣрнымъ людямъ опротивѣла бы ихъ вѣрность, если бы ихъ заставляли клясться въ ней каждый день.

Точно такъ можетъ опостылѣть человѣку борьба съ недобросовѣстною презумпціей его безчестности. Опостылѣть не только до усталости, о которой шла рѣчь выше, но даже до озлобленія: до готовности Дездемоны отомстить за свои слезы и горести паденіемъ въ объятія хотя бы того же невинно подозрѣваемаго, мнимаго соучастника своего Кассіо, до тайной связи Романа Безпалова съ Еленою Ставлиною. Все равно, молъ, въ любимыхъ глазахъ я не человѣкъ, a вѣчно похотливая дрянь. Ну, такъ вотъ же, – чтобы хоть не напрасно терпѣть, я и впрямь, на зло, втихомолку, буду дрянь дрянью. Ho y Чарницкаго даже и этого озлобленія нѣтъ, хотя y ревнуемыхъ мужчинъ оно чаще, чѣмъ y ревнуемыхъ женщинъ. У него именно только усталость. Его измѣна – просто внезапный, непроизвольный сонъ, съ чувственнымъ видѣніемъ, охватившій человѣка, замученнаго жестокою, страстною тиранніей, какъ скоро онъ попалъ на отдыхъ въ среду ласковую, мягкую, нетребовательную. Это сонъ, a не дѣйствительность. И пробужденіе Чарницкаго отъ сна къ дѣйствительности очень тяжко. Г-жа Вербицкая, при всей своей строгости къ невѣрному офицеру, описала сцену его одинокаго раскаянія съ большимъ чувствомъ. У Чарницкаго нѣтъ ни одной минуты колебанія въ выборѣ между дѣйствительностью и сномъ; онъ любитъ и желаетъ одну лишь суровую мучительницу свою, полубезумную Ольгу. Онъ не связанъ съ нею никакими оффиціальными узами, не обязанъ ей никакимъ оффиціальнымъ отчетомъ, – не мужъ, вѣдь, и даже не обѣщано ему производства въ этотъ лестный чинъ. Положеніе «временной любовницы» г-жа Вербицкая въ одномъ, очень выразительномъ мѣстѣ романа справедливо называетъ позорнымъ. Нельзя сказать, чтобы красиво и пріятно было положеніе «временнаго любовника», въ которомъ оставляетъ Чарницкаго Ольга. Взятый, какъ «временгый любовникъ», почему не въ состояніи онъ отнестись къ Ольгѣ, какъ къ «временной-же любовницѣ»? Почему для него всего на свѣтѣ страшнѣе, чтобы Ольга какъ-нибудь не провѣдала объ его злополучномъ «снѣ?» Почему, когда Ольга, все-таки, прослышавъ объ измѣнѣ, исчезла, онъ мечется въ безумныхъ поискахъ за нею, бросивъ всѣ дѣла, службу, не говоря уже о соучастницѣ «сна»? на которую ему взглянуть противно? Почему онъ тоскливо ждетъ свою безвѣстно пропавшую Ольгу сердцемъ, полнымъ нѣжности, въ теченіе двухъ лѣтъ, отравленныхъ бѣдностью, семейными несогласіями, одиночествомъ, тогда какъ – стоитъ ему протянуть руку влюбленной и милой женщинѣ, чтобы превратиться въ богатаго буржуа, успокоить старость любимой старухи-матери, осчастливить всю свою семъю? Онъ женится по разсчету, ради родныхъ, лишь убѣдившись, что Ольга больше не существуетъ, – по крайней мѣрѣ, для него.