Страж водопоя - [14]

Я осторожно выбрался из койки, умудрившись не скрипнуть ни одной пружиной, надел кроссовки и вышел.

Номера в «Тихой прохладе» располагались вдоль коридора, а № 9 – в самом конце. В коридоре действительно пахло краской, из окон падал лунный свет, самый обычный коридор, в конце дверь. Я сделал шаг и…

И всё.

Ничего не произошло. Ни тень не мелькнула, ни подозрительный скрип половицы не разорвал ночную тишь. Коридор, лунный свет через окна справа, по крыше опять буханье. Но я испугался.

Иногда со мной приключается страх. Настоящий. Это с детства, с ночи, в которую я понял, что зло существует и, что самое безнадёжное, оно рядом. И ждёт.

Я помню тот сон.

Улица, дом моей бабушки, маленький и одноэтажный, солнечный полдень, я стою на улице, и вокруг никого нет. А я не могу понять – почему, ведь день? Но нет никого, даже птиц, а воробьи всегда сидят на заборе, но никаких воробьев. Дверь в бабушкин дом открыта, конечно же, я отправился туда.

Чем плохи сны. В них ты всегда смотришь на себя со стороны, это вроде ты, но только повлиять на себя никак не можешь, двигаешься как робот и знаешь, что всё закончится плохо. Вот и я тогда знал, что ничем хорошим это не закончится, но всё равно отправился в бабушкин дом.

Я поднялся по ступеням крыльца и оказался в коридоре, а затем и на веранде. У нас была чудесная веранда, с плетеными креслами, со старинным столом и с самоваром, лампа с деревянным абажуром и дверь в кладовку. Дверь была выкрашена фиолетовой краской, но за лето она выцвела в сине-красный, почти в мареновый. Мы с сестрой боялись этой красной двери и никогда её не открывали, хотя на самом деле там не хранилось ничего ужасного – грабли, мётлы, банные веники и разная рухлядь. Но нам, само собой, представлялось другое – красные анфилады комнат, в которых так легко заблудиться и потеряться навсегда, непроходимые лабиринты, бесконечные коридоры, чёрные щупальца.

В том моем сне красная дверь была как раз открыта. То есть приоткрыта, не широко, на ладонь. Из кладовки не струился багровый свет, и чёрные щупальца не стлались по полу, но я всё равно знал, что открывать эту дверь не стоит.

Но я её открыл, это ведь сон. Я вошёл в кладовку.

Там ничего особого не было, так мне показалось на первый взгляд, всё те же швабры и кадушки. Я уже хотел выйти, но тут увидел. На стене слева висели полки, занятые какой-то ненужной рухлядью, и самая верхняя полка…

Раскушена.

От неё откусили, как от пережаренной пастилы, там остались отпечатки зубов, след от широких челюстей, я тогда подумал – четыре кулака в ряд войдут. И ещё такая штука – на месте укуса с полки свисала длинная жёлтая жила с запекшейся кровью и ошмётками мяса. Я увидел это, и тут же жила качнулась, а я почувствовал, как качнулся воздух у меня за спиной. Там возник кто-то, я не сомневался.

Я не посмел оглянуться, потому что знал, что если оглянусь, то умру. Вот просто умру от ужаса. Я застыл. Я не дышал и не двигался, во сне это легко. Зато я не мог не думать. А если человек думает, он боится.

«Будешь всегда в крови», – прошептали мне в левое ухо.

Я запомнил это навсегда. Как запомнил тот кошмар, который затопил мою душу от этих слов, а ещё больше от голоса, который эти слова произнёс.

Да, навсегда.

Я прокусил руку до сухожилий и выбил во сне два зуба о спинку кровати. Но это я узнал уже позже, когда проснулся. А проснуться я не мог долго, как ни старался. Голос продолжал шептать мне на ухо, я орал и извивался на кровати, стараясь выбраться из его липких объятий.

Отец достал из холодильника бутылку ледяной газировки, взболтал её и вылил мне в лицо.

Я проснулся.

В то утро мать выдернула у меня четырнадцать седых волос, а когда я спросил у отца, что это было, он ответил. И я запомнил его ответ на всю жизнь.

Ад, сказал отец. Теперь, сынок, ты знаешь, как выглядит ад. Помни.

Думаю, в тот день закончилось моё детство. Нет, оно ещё вроде как продолжалось, но с того дня я чётко знал, что в мире есть зло. Настоящее, то, которое хочет только жрать, только жрать, только жрать.

И я запомнил. То есть не то что запомнил, это нельзя было забыть. И этот сон являлся и потом, не оставлял меня никогда. Он менялся. Это были круговые лестницы, ведущие в бездонные ямы, это были поля с мёртвой травой, это были трубы, в которых я захлёбывался и не мог пошевелиться. Мёртвые города. Лес, которому нет конца. И везде был он, тот, кто говорил со мной в ту первую страшную ночь.

Эти сны похожи на фотографии. Они лежат у меня в голове, в мельчайшей и тонкой подробности, я научился задвигать их на далёкую полку, в тесные далекие углы, но стоит лишь зацепить их, как голос за левым плечом начинает говорить со мной снова, каждый раз разный и каждый раз всё тот же. Я его знаю.

И знаю, что есть ад.

Я стоял в коридоре гостевого двора «Тихая прохлада», смотрел в коридор и знал, что ад здесь. Не где-то там в пылающих подземных пещерах, в буйстве огня и в воздухе, сочащемся серой, не в радиоактивных распадках Меркурия и не в стылых глетчерах Плутона, а здесь, рядом, достаточно протянуть руку. Вот в этом самом коридоре. В самовязаном половике в красный ромб, в стенах, увешанных пошлыми коллажами в блестящих рамках, в воняющих пластиком новых окнах, он здесь. И если я шагну, то увижу. И вкрадчивый голос снова скажет мне на ухо.