Страж нации. От расстрела парламента – до невооруженного восстания РГТЭУ - [28]

Афганистан: экзамен на право жить

Не смотрю военные фильмы об Афганистане, не люблю вспоминать и что-либо рассказывать. На сей раз сделаю небольшое исключение.

Вода для афганской розы

Роза с благодарностью приняла заготовленную мною заранее воду.

Утрамбовав землю вокруг посаженного куста, я доложил прапорщику о выполнении задания. Тот, придирчиво оглядев дело моих рук, даже удивился:

— Ишь ты, и где только нашел?!

Таково было мое первое дело по прибытии в Афганистан — посадить у входа в установленную взводную палатку какой-нибудь цветочный куст. Случайно повезло найти недалеко дикую розу.

В отдельную роту химической защиты я попал сразу с пересылки. Все тот же прапорщик, углядев в развале документы новобранца с высшим юридическим образованием, сказал:

— Этого забираю я.

Рота располагалась в Кундузе на плато, у самого аэродрома. Это была окраина гарнизона, за нами — ровная степь с боевым охранением в полукилометре.

Ну, а дальше начались афганские будни, и могу сказать, что к концу года моей афганской службы я в своей части стал считаться чем-то вроде талисмана. До меня был один такой — заместитель командира части майор Честнейший. А когда заканчивал служить я, то и меня спрашивали, кому я передаю это качество — свою удачу. Непросто, но счастливо быть единственным человеком в части, который, во-первых, ни разу не ранен, а во-вторых, ни разу не подхватил никакой инфекции, ничем не болел.

Для Афганистана это была страшная вещь — болезни. Причем хорошо, когда удавалось различить, где брюшной тиф, где гепатит, где еще что-то. А иногда были какие-то очень тяжелые болезни, уносившие жизни военнослужащих, в которых медики вообще не могли разобраться, не могли понять, что это за болезнь, что это за зараза такая. К концу службы даже в том бронетранспортере, в котором мне приходилось перемещаться, все говорили:

— Ну, сержант с нами, значит все будет хорошо, даже «зеленку» пройдем спокойно.

А с соседнего кричали:

— Пошли, Серега, к нам.

Был случай, когда мы, возвращаясь поздно вечером из Мазари-Шарифа в Пули-Хумри, даже нарушили строгий приказ. Не боевые марши совершаются, как минимум, двумя бронетранспортерами. Установленным порядком шли и мы, но в тот раз один бронетранспортер был поврежден и на обратном пути вышел из строя. Пришлось его оставить для ремонта на одном из промежуточных КПП. Но нашему старшему лейтенанту хотелось, как и всем нам, ночевать в родном расположении. И мы пошли одной машиной, пошли на оставшемся БРДМе.

Из всех машин эта мне до сих пор больше всех нравится по ее более-менее комфортности и по юркости. Но на следующем блокпосту нас тормозят и говорят, что все, ночь уже, комендантский час, ехать нельзя. Командир пошел с ними разбираться. И потом, когда уже выходил, чтобы ехать дальше, я услышал реплику командира поста:

— Ну, мы вас на своих бронетранспортерах до конца своей зоны ответственности проводим, а дальше мы ни за что не отвечаем. Но имейте в виду, что в зеленке только что колонну спалили.

Нам повезло, в очередной раз мы вновь нормально добрались до дома.

Хотя бывало всякое. Ведь, к сожалению, очень многие потери, которые Советская Армия несла в Афганистане, были по глупости, в силу нарушения дисциплины, иногда даже — грубого нарушения приказов. С тех пор ненавижу истерику! Особенно у мужчин.

Не могу не рассказать, например, что во время одной из операций «духи» подожгли три бронетранспортера нашей колонны. Два экипажа выскочили и нормально отстрелялись. Из третьего выбрался только один водитель. Когда мы его потом навещали в госпитале, видели, что он обгорел достаточно сильно. Не знаю, что он сказал военному следователю, но нам он честно признался: остальные бойцы были обкурены анашой. И, когда загорелся бронетранспортер, они просто не поняли, что происходит, даже не попытались спастись.

Это был бич Афганистана: анаша для солдат, водка для офицеров. Главная причина, думаю, — рутина буден при непрерывном огромном психологическом напряжении. Во время боевых операций было иначе. А вот безделье между операциями, когда ты месяц-полтора на боевом охранении находишься, — конечно, страшное дело. Жара, пекло, однообразие.

Был момент, когда я даже чуть не начал курить.

Во-первых, старшина был у нас веселый, который во время рытья капонира или каких-либо хозяйственных работ любил командовать:

— Так, перекур. Некурящие продолжают работать.

Конечно, это немножко задевало.

Ну и, во-вторых, от безделья. В армии безделье порождает не скуку, а саморазрушение духа.

Когда мы несколько месяцев стояли в боевом охранении, охраняя аэродром в Кундузе, то, помимо официальных часовых, которые стояли вдоль всей линии охранения, мы и сами себя охраняли, по очереди. «Внутреннее дежурство»: один из обитателей нашей палатки всегда стоял параллельно с часовыми на дежурстве у входа в землянку. И не в силу какого-то приказа. Это было наше солдатское решение, потому что мы знали: на соседнем участке, буквально в полукилометре от нас, часовой уснул, и за ночь «духи» вырезали всех, кто спал в палатке. Кого убили, воткнув шомпол в ухо, кому перерезали горло, но утром вся палатка оказалась наполненной мертвецами.