Страж - [20]

Он отпустил мою руку. Чары спали, но я все равно еще ощущал необычный подъем. Мне захотелось найти женщину и пару часов провести с ней на медвежьей шкуре, вздумалось взобраться на вершину горы и посмотреть, как солнце исчезает за горизонтом. Мне хотелось всего и сразу.

Сетанта перевел взгляд и теперь смотрел куда-то за мою спину. Мы были не одни. Повернувшись, я непроизвольно опустил пальцы на рукоять меча и замер, смущаясь своей реакции. Я множество раз видел, как отец таким же привычным жестом опускал руку на меч. Здесь я довольно быстро избавлялся от римских привычек, снова становясь варваром.

К нам направлялись Оуэн и еще какой-то человек. Они были похожи, оба невысокие и жилистые, но рыжие волосы Оуэна были слегка приглажены, в то время как у его спутника они торчали дыбом, подобно пучку шалфея жарким летом, словно он никогда их не расчесывал. Его звали Олан. Я вспомнил, что видел его раньше — он обычно сидел в компании бардов. Волосы у него были рыжими, как шкура умбрийской коровы, — точно такого цвета, а лицо находилось в постоянном движении. Когда я в первый раз увидел Оуэна, у меня создалось впечатление, будто он постоянно что-то высматривает и выспрашивает, однако по сравнению с Оланом он казался мраморной статуей. Олан вел себя словно беспокойный кролик, тревожно нюхающий воздух, пытаясь уловить воздушные течения и возникающие между людьми невидимые волны. Разумеется, все барды были очень чувствительны к флюидам, говорящим о постоянно меняющейся расстановке сил среди тех, кто сидел за столом Конора. Хотя теоретически барды могли не опасаться потери своего статуса и их жизнь считалась священной, все равно не мешало знать, как говорится, на чьей ноге самый тяжелый сапог. В этом смысле дворы Тиберия и Конора были почти одинаковыми. Возможно, двор Тиберия с точки зрения интриг отличался более изощренным восточным коварством, но кельты никому не уступали, когда речь шла о том, чтобы защитить себя и свое положение от угроз и пренебрежительного отношения, как реальных, так и воображаемых.

Олан сидел на другом конце стола вместе с учениками. Когда он направился — нет, почти вприпрыжку подбежал к нам, у него не было арфы, но не было и меча. Он хотел казаться известным бардом, хотя до всеобщего признания ему явно не хватало еще пары лет и нескольких эпических песен. Он подошел к Кухулину и поприветствовал его, после чего сделал шаг в сторону и подождал, пока Оуэн проделает то же самое. Оуэн и Кухулин пожали друг другу руки. Я вспомнил свои ощущения, когда держал руку мальчика. Мне стало интересно, отразится ли на лице поэта реакция, подобная моей. На какой-то неуловимый миг что-то дрогнуло в уголках его рта, но потом выражение его лица стало прежним. Он убрал руку и жестом приветствовал меня. После этого ко мне подошел Олан.

— Лири, если не ошибаюсь?

Я не удивился тому, что он знает мое имя, — многие слышали о белокуром незнакомце, явившемся из моря и упавшем в коровье дерьмо, — однако был все же раздражен его непринужденностью. Я ответил ему несколько высокомерным кивком. В то время, будучи почетным кельтом, я, вероятно, слишком рьяно относился к соблюдению должных формальностей, чем большинство местных жителей. Те, кто был ольстерцем всю свою жизнь, могли себе позволить иногда обойтись без соблюдения церемоний. Для меня же хорошие манеры и кодекс поведения были единственным средством упрочить свое положение в обществе. Подозреваю, что в данном случае я вел себя излишне официально.

Он усмехнулся — моя чопорность его вовсе не отпугнула.

— Называй меня Оланом, — сказал он, улыбаясь и демонстрируя при этом превосходные зубы.

Кухулин посмотрел на него с интересом. Я ощутил приступ ревности и с кислой миной уставился на юного барда.

— Ты в прошлом месяце выиграл приз, — заметил Кухулин.

Он имел в виду приз, которым каждый месяц награждали одного из молодых бардов, сумевшего больше всех поразить своих учителей. Олан кивнул, слегка пожал плечами (как я потом заметил, он, как и Оуэн, часто так делал), снова усмехнулся и по-дружески ухватил меня за руку. Я чуть было не попытался вырваться, но потом осознал абсурдность своего поведения. Олан одарил меня ослепительной улыбкой, затем, повернувшись к Кухулину, описал рукой широкий полукруг, охватывая большую часть Ольстера.

— Знаешь ли ты, Лири, кто этот молодой человек?

Я кивнул, но времени на ответ мне не дали.

— Ему суждено стать самым великим героем, которого когда-либо знал наш народ. — Олан посмотрел на Кухулина с невероятно довольным видом, словно перед ним был его любимый сын, который превзошел все его ожидания. Потом он снова усмехнулся и похлопал меня по обоим плечам. — А вы с Оуэном будете его опекунами, наставниками, друзьями и провозвестниками его славы. Впрочем, я полагаю, Оуэну придется взять на себя большую часть работы по его прославлению, однако он не умеет управлять колесницей, поэтому, в конечном счете, нагрузка будет одинаковой. — Он снова усмехнулся. Мне уже начало несколько надоедать это бессмысленное веселье. — Что вы об этом думаете?

Я, собственно говоря, думал, что он несет чушь самым наглым образом и позволяет себе такие вольности, на которые не имеет никакого права, и уже собирался ему об этом сообщить, но меня опередил Кухулин, который осведомился у него очень серьезным тоном: