Страстное тысячелетие - [42]

— Учитель, ты будешь писать книгу?

— Если это случится, то не раньше, чем я перестану быть тем, что я есть сейчас.

— Как это ты так говоришь? Что же случится?

— Я могу перестать быть сыном человеческим.

— И стать посланником небес?

— Да.

* * *

— Симон, что Учитель говорил про небеса?

— А то, что он послан с неба, и на небо вознесется.

— Кто же с небес может посылать?

— Кто-кто? Да никто другой, кроме владыки небесного, господа нашего.

— Господь посылает на землю человека? Я для чего?

— Не человека, он же ясно сказал — не буду, дескать, сыном человеческим. Буду тем, кем был, говорит.

— А кем же? Чьим сыном?

— Знамо чьим. Божиим сыном он и был и будет, а человеческий сын он только на время.

— Я и сам так думал, но боялся его спросить. Хорошо, что ты разъяснил.

— А я-то что ж. Я бы сам тоже не догадался, но ведь он сам сказал. Никому другому не говорит это — скрывает. А нам открылся. Нас он отличает. Я вот знаешь что думаю? Он говорит, что, скоро на небеса вернется. Так и нас он заберет в блаженную и вечную жизнь, если захочет. Он же сказывал — многие из вас уже при этой жизни вкусят блаженства.

— Так и говорил?

— Да ты что — забыл? Ещё про детей говаривал, что им легче в рай войти.

— Верно, вспомнил. Так и что?

— А то. Он же сказал: «многие», да не сказал «все». А раз всех забрать не сможет, то возьмёт тех, кто из нас всех важнее. Вот меня, думаю, возьмет в любом случае.

— Это почему ещё?

— Видишь, я какой сообразительный, а тебе, Фома, всё разъяснять надо. Конечно, я ему больше нужен, чем ты.

— Ну ты это, знаешь? Ты брось!

— А вот ты у него спроси, кто важнее из нас, он тебе и сам подтвердит. И если кому доверит ключи от рая, так уж точно: не тебе, а мне.

— Ну это мы ещё посмотрим!

— И смотреть нечего.

— Тихо! Молчи. Учитель идет.

— О чем вы тут спорите, чада возлюбленные мои?

— Скажи, учитель, кто важнее из нас?

— Что это вам в голову пришло выяснять такое?

— А коли ты на небо всех не возьмешь, так уж только самых главных. Вот и хотим знать судьбу свою.

— И чему я только вас учил! Да разве ж в том спасение души, чтобы стать важнее других в вашем понимании?

— А как же! Кто больше милости раздаст, тот и важнее! Кто умнее, да большее количество учеников привлечет — тот полезнее тебе, значит, он главнее среди прочих.

— Чепуха! Если ты милостыню даешь, чтобы я тебя заметил, или кто другой так это уже не от щедрости сердца твоего исходит, а от расчета. К выгоде своей ты будешь делиться с неимущими, в расчете на больший куш. Разве же это добрый поступок? Когда ты добро бескорыстно творишь, то пусть левая рука твоя не ведает, что сделала правая, пусть ты отдашь милостыньку и тотчас забудешь о ней. Кто имеет память долгую да слово хвастливое на свои благие поступки, тот щедр напоказ. Такие не дождутся блаженства ни на земле, ни вне её.

— Как же возвыситься в святости?

— Выше других будет тот, кто меньше прочих станет помышлять о том, чтобы возвыситься. Если хочешь быть первым среди щедрых, то забудь о себе, и помни о других. Кто ниже других ставит себя, тот на деле выше прочих. Кто же возвышает себя — унижен будет.

— Верим тебе, Учитель, и слово твое вошло в нас.

— Ну, хорошо, хоть бы уж вы меня поняли.

* * *

— Вот посмотрите — эта трава растет повсюду. И никто не знает, что из её сока можно приготовить снадобье, которое лишает человека чувства боли.

— Учитель, научи нас приготовлять такое снадобье.

— Зачем, Андрей?

— Мы могли бы облегчать людям страдания.

— Это снадобье опасно. Его нельзя применять просто так.

— Ну а если человеку очень больно?

— Если очень больно, то можно применить. Если зуб рвать или рану вычищать от грязи. Только его надо сильно разводить в уксусе. Если не разводить, а как приготовить, так и применить, то беда будет. Человек разума лишится, как будто в него бес вошел.

— Учитель, мы будем применять это средство осторожно.

— Ну хорошо, я научу вас. Но прежде обещайте мне, что будете советоваться со мной всякий раз, пока не научитесь сами определять, какое количество этого лекарства можно применить.

— Учитель, мы всякий раз слушаем тебя.

— Слушаете всякий раз. Да не всякий раз понимаете, что я говорю. Ладно, ведь это я сам виноват, когда меня не понимают. Надо бы мне научиться объяснять, что хотел втолковать.

— Мы понимаем, Учитель. Не вини себя, мы сами будем впредь внимательнее слушать благую весть от тебя.

— Хорошо. Я покажу вам, чада мои, не только, как делать жидкость одурманивающую, но и как оживлять людей, которых ещё можно оживить, и как отличить тех от прочих. Знайте же, что если кто этой жидкости выпьет чрезмерно, то и он выглядеть будет как покойник, но его излечит только время. Несколько дней проспит он и очнется сам.

— Чудные дела!

* * *

— Учитель, когда оживлял меня, ты и мне одежду расстёгивал?

— У тебя, Иуда, сердце не останавливалось. Ты просто был в забытьи. Почему ты спросил?

— Так просто.

* * *

— В садах Гефсимании мы будем отдыхать нынче вечером, чада мои.

— Почему в садах, Учитель?

— Ибо сады — это прекраснейшее место для обретения гармонии духа и тела. Вот, кстати, и про сад Семирамиды почитаем.

* * *

САДЫ ВАВИЛОНА

«— Шаммурамат…

— Что, мой повелитель?