Страстное тысячелетие - [34]

Да, мне нужна твоя любовь. Я так одинок в своей славе. Город мой славит меня, как человека великого, женщины покоряются мне, но любят ли они меня? Жена моя холодна со мной — у неё один расчет только быть моей, и я это чувствую. Куртизанки мне не нужны — нет для мужчины зрелого в том радости, чтобы усладить женщину, которой профессия услаждать мужчин — все их слова, все жесты — наиграны. Все они похожи одна на другую, и нет в них души… А такой женщины, которая поняла бы меня и полюбила, я не встречал.

Годы мои идут. Александр владел уже всем миром в том возрасте, когда я не имел ещё даже надежды стать консулом. И вот теперь я велик — я первый в Риме, но нету счастья у меня — я чувствую, что годы мои клонятся к закату. Но я не сдамся! Если я так поздно достиг славы — чтобы её приумножить, я должен пережить своих врагов! Я буду жить долго, и так же, как вырвал я Рим из рук Помпея, так и молодость свою я вырву из рук судьбы!

Что дает молодость? Свежесть чувств — вот что. Одно питает другое. Чтобы быть молодым, надо иметь в сердце любовь. Кого мне любить? Жена моя холодна. Её холодность убивает мои чувства, а коли бы и была она немного более горяча сама мысль, что я должен возлежать с ней из обязанностей супруга, уже способна отравить радости любви.

Возраст мой дает о себе знать. Волосы на голове выпали. Так что ж? Я добился права носить постоянно лавровый венок! Сенат даровал это право как признание особых заслуг. Кто теперь видит голый череп мой? Так я буду отвоевывать свои годы у судьбы, и никто не встанет у меня на пути.

Послушай, Клеопатра, не верь тому, что я говорю — все ложь. Не в этом причина. Просто я люблю тебя — я вожделею о тебе. Я хочу ласкать твое прелестное тело, я хочу испить влагу твоих ароматных губ, я хочу глядеть в твои глаза с самого близкого расстояния, когда кроме глаз ничего не видно одна душа! Я хочу, чтобы и ты забыла обо всех, чтобы отрешилась от слуха и зрения, и лишь страсть владела тобой в моих объятиях. Я люблю тебя. Нету в этом логики. И не надо. Я мог бы приказать, я мог бы заставить тебя явиться предо мной как рабыне, ведь я — твой победитель, но я молю тебя — приди ко мне, будь моей, нет у меня иных желаний, иных устремлений в жизни, кроме того, как забыться в твоих объятьях, упоиться твоими ласками!

Это мое послание к тебе, Клеопатра. Ты его не прочтешь, потому, что я его не напишу, всего лишь мысли — в мыслях я тебя молю, приди ко мне».

И тут двери дворца отворились и ординарец, склонив почтительно голову, спросил: «Цезарь, раб доставил тебе послание от Клеопатры. Прикажешь впустить его?»

Юлий гордо выпрямился и надменно произнес: «Пусть войдет».

В распахнутые настежь двери вошел нагой египтянин, на плече которого лежал свернутый ковер, с виду очень роскошный. Раб бережно положил ковер и, подхватив брошенный ему кошелёк, кошачьей походкой выбежал вон. Когда ординарец удалился, Юлий неспешно развернул ковер, разглядывая диковинные узоры. Но едва лишь ковер развернулся, из него выскользнула удивительно стройная и грациозная девушка, красавица, каких Юлий не видывал, смуглая, полуобнаженная, молодая, и по характерной раскраске ладоней и лица Юлий с восхищением узнал египетскую царицу Клеопатру».

* * *

— Зачем записывать, что между другими людьми было? Ведь их уже нет на земле. Нам-то какое дело до них?

— Это — дела людские, они всегда повторяются. Кто не знает о других ничего, тот сам должен испить чашу ошибок своих. Кто о других людях судит, у того и мудрости прибавляется. О тех, кто вокруг тебя, судить не пристало либо оскорбишь ненароком, либо возвысишь не по заслугам. О живых лучше молчать. Не судите и не судимы будете. А о тех, кто ушел, судить надо, мертвому чрезмерная похвала не повредит, а виноватого осудить надо не для него — ему ничто не сделается, а для себя и для тех, кто после нас будет. Если не задумываться об ошибках, то мудрым не стать.

— Какие же ошибки тут описаны?

— Не только ошибки, Иаков. История людей — история страстей. Может быть, Захария собирал записи о сильных страстях, которые творили историю. Он был мудр, раз читал это.

— Кто же написал это? Откуда было ему знать, что думал этот Юлий? Может быть тут все неправда?

— Какая разница? Если он написал правдиво, так это правда. Если он описал те чувства, которые могли бы быть, и так верно, что им веришь, значит это правда. А если бы написал он о событиях, которые были в действительности, но с искажениями, с преувеличениями, так это было бы и неправда.

— Как это — в неправде — правда, а в правде — неправда.

— Истинно говорю вам: самая большая в мире ложь состоит из большого количества правды с малой частью неправды. Ибо она, опираясь на неопровержимое, дает такую трактовку истине, что она злее и вреднее любой лжи. Иной же вымысел так раскрывает душу человека, что нету ничего правдивее его.

— Чудно ты говоришь, Учитель, но слушать тебя можно бесконечно.

— Если бы ещё мне знать, что я правильно понят… Иуда, почитай ещё что-нибудь.

ШУТКА

«— Александр, вот ты и дошел до великой реки. Река широкая, как море и стремительная, как ветер. Что ж дальше? Переправляться ли через неё?… Я знаю, насколько это затянется… и чем это кончится. Эти края даются мне не легко, но тем сильнее моя воля. Когда трудности меня останавливали? Перейдя через пустыни я потерял четыре пятых своей армии… Вздор! Кто отстал, тот было слаб, а о них нечего жалеть. Я же дошел! Из тех, кто вынес тяготы походов, каждый дорог мне как тысяча таких, кто не дошли!.. Так что же вплавь? Что там за земли? Нужны ли они мне? Если бы хоть один из моих солдат предложил повернуть назад — я бы двинулся вперёд и только вперед. Но они молчат. Они не боятся воды. Если я прикажу — они бросятся в огонь, что им вода? Кроме отваги нужно еще не забывать и о мудрости. Что бы ты сказал, учитель, если бы был со мной сейчас? Знаю, Аристотель, ты скажешь, что мне не нужны эти земли, что сейчас самый удобный повод повернуть назад. Я тебя порой слушаюсь даже теперь, когда тебя нет со мной, но не всегда. Последний раз я внял не тебе, но душа твоя дала мне совет…Этот царек был изрядный шутник. Я вызвал его на бой, а он — ловко же он уклонился. Каков был ответ его! «Александр, я не враг тебе, — он сказал, — если мы равны, давай брататься, если я богаче тебя, я с удовольствием поделюсь с тобой, тем, чего ты не имеешь, если же ты богаче меня, я готов принять от тебя то, что ты предложишь…! От такой наглости я расхохотался… Равный! — Он равный мне, вы слышали? Нет, он даже богаче меня, вот так! Ах вот в чем дело — он видите ли согласен принять от меня подарки, так что нет причин для вражды? Что хотел сделать Александр? Да то самое, что приходит на ум — раз ты меня так рассмешил, так и сделаю тебя своим шутом! А ты, Аристотель, явился ко мне и сказал — завоеватель делает так, как хочет, освободитель — так, как того требует справедливость, а великий человек в поступках неподражаем. Ты хочешь сделать его шутом — так поступил бы завоеватель. Справедливо оставить его в покое. Но ты, Александр, подаришь ему сокровищ из своих трофеев, потому что ты должен быть велик… Я не жалею, что послушался тебя, учитель. Так что же делать теперь? Знаю, что ты скажешь. Переправляться через эту реку — безрассудно. Лучше повернуть назад… А если вода схлынет? Ведь реки порой мелеют. Что если с того берега явятся чужеземцы и начнут грабить мои новые земли? Я должен показать им зубы, чтобы не получить удара в брюхо!.. Уйти, оставив часть войск для охраны границ — значит ослабить себя. Да и не для того эти люди шли за мной, чтобы караулить на берегу реки. Мои люди — воины, а не сторожа. Я должен сделать так, чтобы быть уверенным, что отсюда мне ничего не грозит. Что же ты присоветуешь мне, учитель?»