Страстное тысячелетие - [20]

— Так ты нам предлагаешь быть скромными, а для себя скромности не признаешь?

— Видишь ли, скромность предполагает умолчание о себе. Как же молчанием я завевать сердца людей? Кто таится, того не знают.

— Значит, у тебя двойная мораль? Всех призываешь быть скромными, а к себе этого не относишь?

— Я выбрал иной путь.

— Разве не своим примером следует учить людей благородству души?

— Ты прав, Иуда, но правда не так пряма, как нам порой хочется.

— Для себя у тебя другая правда?

— Разве речами я не выделяюсь среди прочих, Иуда?

— Да, речами ты не таков, как все мы. Но поступки…

— И поступки у меня должны быть иными.

— Ты добиваешься, чтобы тебя называли Богом?

— Это уже свершилось, прислушайся, Иуда.

— И тебе это нравится!

— Пусть они поклоняются мне и моему доброму слову, а не Ироду и его звонкой монете. Пусть подчиняются любви, а не удару хлыста. Ради этого согласен я потерять свою душу.

— Не дорожишь своей душой?

— Моя жизнь длинна и она не здесь вся — большая её часть осталась там.

— Как тебя понимать?

— Я пришел с Небес и туда надеюсь уйти. Когда это свершится, многих из вас я возьму с собой, и вы ещё при этой жизни вы увидите истинное царство разума и справедливости.

— Ты указываешь на небеса.

— Куда же мне указывать? Я о них говорю.

— Ты говоришь загадками, ты называешь себя богом, ты не ругаешь женщину, которая вылила полную склянку мирра тебе на голову!

— Не ругать я её должен, а благодарить! Если разумом она меня не понимает, так сердцем постигла. Это лучше. Подойди женщина, спасибо тебе, дай я поцелую тебя.

— Вот как! Ты целуешь за возлияния тебе эту женщину! Ты возгордился, Иисус!

— Целуют не за что-то а почему-то. Это не плата, а проявление благодарности. Чувства не покупают. Кто-то должен окончить это спор. Хватит об этом, прошу тебя.

— Нет, погоди! Объясни мне — как же ты благодаришь её за неумный поступок. Она потратила целую склянку мирра, а ведь её можно было продать, а деньги раздать неимущим — разве не к этому ты нас призывал? Без толку пропало такое богатство!

— Щедрость на мелочности не построишь, Иуда. Забудем о том.

— А мне жаль тех людей, которые могли бы прокормиться теми деньгами, что мы могли бы выручить за эту склянку.

— Когда я умру — что сделаете вы с телом моим. Иуда?

— О чем ты, Учитель? Ты не умрешь! Разве к тому идет?

— И все же — если бы я умер — ты бы пожалел мирра на мою голову?

— Как ты мог такое помыслить, Учитель?

— Говори!

— Нет, я бы вылил всё склянки мирра, какие бы мог найти — мы же тебя так любим, Учитель!

— Ну так вот что: когда я умру — не траться на похороны. Мне ничего не нужно будет. Она уже всё сделала. Эта женщина не стала ждать моей смерти — она сейчас воздала мне ту дань уважения, которую ты бы воздал мне мертвому. Поверь мне, лучше при жизни увидеть, как тебя любят, чем после смерти быть обласканным. Права она, что не скрывает любовь перед живым — мертвым это не нужно. Вот я умру, а ты раздай тогда деньги бедным, и не покупай для меня мирра, ибо она уже приготовила меня. И покончим с мирром.

— Не убедил ты меня, Учитель, и поцелуй твой она купила недостойно. Не так бы я дорожил твоим поцелуем, как она — легко он ей достался, и не за благое дело.

— Успокойся, друг мой — тебе нужен поцелуй мой — иди же, я поцелую тебя!

— Нет! Ты смеешься надо мной! К тому же от тебя пахнет так, как от жреца. Ещё бы тебе в плащаницу завернуться — точь-в-точь новоявленный святой на собственных похоронах.

— Как знать, может быть слова твои пророческие, Иуда…

С какой легкостью Он согласился меня поцеловать! Сразу видно, что никакого чувства в этот поцелуй Он не вкладывает! Такой поцелуй — это пытка! Как раскаленный метал он обжигает того, кто любит всем сердцем. Вот если бы Он любил меня…

* * *

— Вот посмотрите — эта трава растет повсюду.

— Конопля?

— Да. Из её сока можно приготовить снадобье, которое лишает человека чувства боли.

— Учитель, научи нас приготовлять такое снадобье.

— Это снадобье опасно. Его нельзя применять просто так.

— Ну а если человеку очень больно?

— Если очень больно, то можно применить. Если зуб рвать или рану лечить. Только его надо сильно разводить. Если не разводить, а как приготовить, так и применить, то беда будет. Человек разума лишится, как будто в него бес вошел.

— Учитель, мы будем применять это средство осторожно.

— Ну хорошо, я научу вас. Но прежде обещайте мне, что будете советоваться со мной всякий раз, пока не научитесь сами определять, какое количество этого лекарства можно применить.

— Учитель, мы всякий раз слушаем тебя.

— Хорошо. Я покажу вам, чада мои, не только, как делать жидкость одурманивающую, но и как оживлять людей. Знайте же, что если кто этой жидкости выпьет чрезмерно, то и он выглядеть будет как покойник, но его излечит только время. Несколько дней проспит он и очнется сам.

— Чудные дела!

* * *

— Учитель, когда оживлял меня, ты и мне одежду расстёгивал?

— У тебя, Иуда, сердце не останавливалось. Ты просто был в забытьи. Почему ты спросил?

— Так просто.

* * *

Вся беда в том, что когда Он говорит, я его не слышу. Его голос проникает в меня, я чувствую себя спокойно, умиротворенно, всё что Он говорит, я приемлю… Я засыпаю, а Он продолжает говорить… Слова входят в меня, но я не улавливаю их смысл… А Он говорит…