Страстная неделя - [26]

. Перед войной Замойский был советником в министерстве, к тому же у него была дочь, супруг которой занимал в свое время должность старосты[4]. Замойский всегда называл дочь не иначе как «старостиха»[5]. Теперь эта «старостиха» пребывала вместе с мужем в Канаде. У бывшего советника была прекрасно обставленная квартира, и, хотя он постоянно жаловался на материальные трудности, жил он в комфорте и достатке. Из всех жителей дома он один мог позволить себе держать прислугу. Слугу его звали Владек.

Увидев у лестницы Малецкого, Замойский, как всегда, с изысканной учтивостью приветствовал его и остановился рядом.

— Дивный вечер! — Он втянул воздух своим длинным носом.

Малецкий что-то буркнул в подтверждение. Ему вовсе не улыбалась перспектива беседы с Замойским, однако же он понимал, что уйти сразу неудобно, надо выждать хотя бы несколько минут.

— Я уж и не припомню, когда сирень так рано зацветала, как в этом году, — продолжал Замойский, тщательно выговаривая каждое слово, поскольку придавал большое значение безукоризненному произношению.

В богатой его библиотеке были собраны все польские словари — от знаменитого шеститомника Линде до последнего издания правил грамматики.

— Да, в самом деле, — согласился Малецкий бесцветным, равнодушным тоном.

Но Замойский вовсе не заметил этого.

— Что за воздух! — Он вдохнул с вожделением. — Вы чувствуете?

— Сирень, — лаконично подтвердил Малецкий.

— Но как пахнет! Что за запах! Совершенно как в мае, в майскую ночь!

И, словно горя желанием причаститься очарованию ночи, он встал на цыпочки, и кроличье лицо его изобразило необычайный восторг.

Малецкий стал прощаться.

— Что, вы уже уходите? — искренне огорчился Замойский. — Жаль дома сидеть в такую пору…

— Увы, работа ждет, — оправдался Малецкий.

Он лег в постель, не дожидаясь, пока Анна кончит стирку. Пытался Читать, но через несколько минут отложил книгу. Света, однако, не гасил. Лежал, положив руки под голову и уставившись в потолок.

Скоро пришла Анна. Выглядела она очень утомленной.

— Знаешь, — сказал он вдруг, — хорошо было бы объяснить Ирене, что ей нельзя показываться на балконе. Зачем это делать? Скоро весь дом узнает, кого мы у себя держим. Благодарю за такую рекламу!

Анна остановилась посреди комнаты.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось! — рассердился он. — Но первые комментарии уже имеются.

— Пётровская? — догадалась Анна. — Но ведь она еще вчера видела Ирену.

— А сегодня, разнообразия ради, ее видел Пётровский! Ничего лучшего не придумала, понесло ее на балкон.

Сейчас только он заметил, какой у него неприятный, раздраженный тон.

— Может, ты скажешь ей это? — спросил он уже спокойней. — Тебе как-то удобнее, чем мне… Ведь в ее же интересах соблюдать осторожность. Я уж не говорю о нас, мы — другое дело…

Он говорил еще какое-то время, но чем более убедительные и очевидные подыскивал аргументы, тем яснее сознавал, что в истории этой ему всего важнее собственное спокойствие и собственная безопасность. К тому же у него не было сомнений, что и Анне это более чем ясно. Однако он чувствовал себя слишком усталым, чтобы вступать в спор с самим собою. Молчание Анны окончательно его подавило.

— Хорошо! — ответила она только. — Я постараюсь при случае сказать это Ирене.

Больше к этому вопросу они не возвращались.

Заснув вскоре очень крепким первым сном, Ян вдруг пробудился среди ночи и мгновенно пришел в себя, — сна как не бывало. Минуту он лежал без движения, привыкая к темноте.

Анна спала. Он слышал рядом ее неровное, трудное дыхание. Какое-то время вслушивался в его ритм, наконец тихо выскользнул из-под одеяла и босиком, не сумев в темноте нащупать туфли, подошел к окну. Поднял штору.

Небо полыхало над Варшавой. В нескольких местах на горизонте вспыхивал яркий огонь. Стояла тишина и тьма, а высоко на небе, уже не освещенном отблесками пожарищ, мерцали блестящие весенние звезды.

Возвращаясь, Ян по дороге зацепил стул. Анна мгновенно прогнулась.

— Что случилось?

— Ничего, — тихо ответил он. — Хотел воды напиться.

Он отыскал на столе графин и налил в стакан немного воды. Жадно выпил ее — пересохло в горле. Потом залез под одеяло. Но спать не хотелось. Время близилось к часу, впереди была длинная ночь.

Так как Анна долгое время не шевелилась, он был уверен, что она заснула. И вдруг почувствовал рядом с собой легкое подрагивание ее тела. На секунду он задержал дыхание. Потом приподнялся на локте.

— Аня! — шепнул он, склонившись над женой. — Что с тобой?

Она ничего не ответила.

Но теперь уже ясно было, что она захлебывается от сдавленных рыданий, и от них сотрясаются ее плечи.

— Анечка, Аня! — Он обнял ее. — Любимая…

Она лежала, уткнувшись лицом в подушку. Он хотел повернуть ее к себе, и тут она, хотя мыслями была так далека от мужа, припала к его груди и зашлась громким, почти детским плачем.

IV

На следующий день борьба в гетто продолжалась. Повстанцы защищались яростно и планомерно, отчаянно дрались за каждую улицу, за каждый дом. Гитлеровцы стянули на подмогу отряды латышей, литовцев и украинцев. Они любили перекладывать грязную и позорную работу на людей других национальностей, играя на национальной розни.