Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова - [5]

Солнце всходит и восходит,

А в тюрьме моей темно…

Это была песенка из пьесы «На дне», и в присутствии автора исполнять её считалось обязательным.

Подозрительное исчезновение

Распутин всем туловищем повернулся к Соколову. Дыхнув в ухо, спросил пониженным голосом:

— Граф, ты знаешь Эмилию Гершау?

Соколов спросил:

— Жену полковника, который служит в управлении московского генерал-губернатора?

Он вспомнил, что его давняя подружка Вера Аркадьевна фон Лауниц, супруга крупного германского чиновника, при последней встрече в минувшем феврале, осведомила, что этот самый полковник Генрих Гершау якобы служит германской разведке. Соколов рапортом известил об этом начальника московской охранки Мартынова. Далее он этой историей не интересовался.

И вот теперь Распутин, попивая мадеру, задушевным голосом рассказывал:

— Да, эта самая Эмилия Гершау — урождённая москвичка, из богатого рода купцов Востроглазовых.

Соколов согласно кивнул:

— Да, встречал на приёмах, красивая женщина.

— Эмилия не женщина — розан цветущий! Такая аппетиктная, что слов нет. Пришла ко мне, слёзно просит: «Помогите, святой отец, мужа моего в Генеральный штаб перевести! Уж очень хочет мой Генрих карьер сделать, одолел меня просьбами: дескать, поклонись Григорию Ефимовичу! Ни в чём вам ради мужа не откажу». — Распутин завёл глазищи. — Как представлю её достоинства, так вот здесь, — ткнул себя пальцем в живот, — мурашки бегают. Пошёл я куда надо, везде отказ: «Хоть Генрих и не немец, а прибалтиец и на хорошем счету, да общественное мнение накалено против господ с иностранными фамилиями». Ну, кому — мнение, а мне — тьфу! Из кожи вылез, на той неделе у Сухомлинова перевод подписал. Нёсся в Москву, всё во мне огнём пылало — о свидании с Эмилией мечтал. Ох! — глубоко вздохнул, надолго замолчат.

Соколов с интересом подбодрил:

— И что дальше?

Распутин развёл руками, опрокинул со стола рюмку, вздохнул:

— А дальше — конфуз и сплошное недоразумение! Думаю: прибежит теперь ко мне красавица в «Метрополь», обрадую и такой карамболь закручу с ей — внизу люстры посыплются! Телефонирую. К аппарату Генрих подошёл. Объявляю: «Ну, полковник! Много сил и денег ты мне стоил, но перевел-таки тебя в генштаб». Отвечает: «По гроб жизни обязан! Куда прибыть за приказом?» — «Лично ты мне без интереса. Прикажи, полковник, чтобы Эмилия гнала в «Метрополь». Я там в «люксе» остановился. И побыстрее!» Засопел, засопел Генрих: «Эмилия какой день носу не кажет». «Как так?» — «Да убегла из дома. Поди, с кем роман закрутила!» Кумекаю: супруги своего добились и теперь хитрят, вокруг пальца меня обводят. А то ишь: «Убегла!» Ору в трубку: «Зачем врёшь, Генрих? Бога побойся! Накажет за враньё!» А он в ответ слезу в голосе пущает: «Клянусь, Григорий Ефимович, всеми святыми, нет её!» Ну, думаю, кажись, и вправду сбегла. Баба — она вообще дура, навроде воробья. А уж коли влюбится — так последнее разумение теряет.

Соколов полюбопытствовал:

— И что дальше?

Распутин продолжал:

— Интересуюсь: «Почему полиция плохо ищет?» — «Я не заявлял пока. К Маршалку в сыск не еду, потому как стыдно. Дело деликатное, сраму не оберёшься! Подожду малость. Коварная изменщица! За что такой позор? Эмилия растоптала мою честь. Руки на себя наложу! Или, хуже того, отправлюсь на передовую, сложу за царя и Отечество буйную головушку!» Я, понимаешь, расстроился. Чего ради, думаю, унижался, просил за Генриха? Чтоб он лопнул! А Генрих уже сам себя утешает: «Авось набегается, набегается и вернётся домой! Прощу её, так и быть».

— Стало быть, сильно переживает?

Распутин пожевал бороду, задумчиво протянул:

— Вроде бы и тоскует, а печали настоящей нет… Говорит много. И потом: коли жена исчезла, как же столько дней в полицию не заявлять? А то ишь — совестно, дескать, ему!

— Да, подозрительно! — согласился сыщик.

Печаль сердечная

Распутин взволнованно продолжал:

— В том-то и вся штука! А мысль занозой сидит: дело-то я сделал, а Эмилия благодарить, как уговаривались, не желает?

— И что ты придумал?

— А что, ежели дождаться, когда уйдёт Генрих на службу да и зайти в дом? Только боюсь, служанка на порог не пустит. Скажет: «Господ нету!» — и дверь перед носом захлопнет. А если ты, граф, спросишь, может, тебя и впустит? Ты лицо государственное. Расспроси служанку, она тебе всё выложит, а? Может, Бог даст, самою Эмилию увидишь, посрами её, дескать, обманывать большой грех.

Соколов съел редиску, отправил в рот ложку икры, подумал и решительно произнёс:

— Так не делается! Служанка ничего не скажет. На твоём месте я устроил бы за домом слежку, вот всё сразу и прояснится.

Распутин обрадовался:

— Славно! Последить — всё равно что в душу заглянуть: всё тайное наружу выпрет. Кому из топтунов деньги дать?

— Тем, которые приставлены к тебе, Григорий Ефимович.

— Не, это моя охрана! Видал, как они под микитки поручика подхватили?

— За двести рублей филёры неделю будут пасти дом твоей возлюбленной — круглые сутки. И потребуй с них ежедневные рапортички — отчёт наблюдений.

— Так и сделаю, хоть терпежа во мне нынче нет! Сегодня же ночью позвоню градоначальнику Адрианову, прикажу, пусть насчёт филёров распорядится. Эх, жизнь моя горькая, любовь безответная… — Распутин тяжело опустил голову на руки, по его щекам потекли крупные слёзы. — Нет, граф, ты печаль мою ощущать не можешь! Оченно на сердце тяжко…