Страсти по Луне - [23]

Но самое главное – Набоков был необыкновенно работоспособным, писал буквально с утра до вечера.

Итак, составляющие Набокова: талант, работоспособность, чувство гармонии и изящества, тонкая ирония и едкий сарказм. Некоторые критики находят у него много общего с Салтыковым-Щедриным. Это подтверждает и Зинаида Шаховская, «…но стилистическая грация первого оттеняет тяжеловесную поступь второго, – отмечает она. – Щедрин – тяжеловесный арденский конь, Набоков – английская чистокровка».

Однако оставим тему творчества Набокова литературоведам. Кто-то из них сказал: «Творчество Набокова можно рассматривать как прощальный парад русской литературы XIX века». «Это писатель ослепительного литературного дарования, – так определил Владимира Набокова Александр Солженицын, – и именно такого, которое мы зовем гениальностью…»

Талантливый, гениальный, эталонный (есть и такое определение) – пусть в этом разбираются набоковеды. Поговорим лучше о любви Набокова к женщинам. И начнем с детства. Многие писатели влюблялись еще в раннем возрасте, но, пожалуй, Набоков лучше других сумел вспомнить и точно выразить первые проблески чувственного влечения к противоположному полу, впрочем, в искусстве «заклинать и оживлять былое», как он выразился, ему нет равных в отечественной и мировой литературе. .

В «Других берегах» Набоков вспоминает юные годы, когда они с мальчишками-ровесниками зачитывались воинственно-романтическим Майном Ридом; «истомленные приключениями, мы ложились на траву и говорили о женщинах». При этом, замечает Набоков, «невинность наша кажется мне теперь почти чудовищной…».

А самое первое безотчетно щемящее чувство возникло у Набокова на пляже в Биаррице, когда ему было 10 лет. У французской девочки Колетт были приглянувшиеся Володе «шелковистые спирали коричневых локонов, свисавших из-под ее матросской шапочки».

«Двумя годами раньше, на этом же пляже, – вспоминает Набоков, – я был горячо увлечен другой своей однолеткой, – прелестной, абрикосово-загорелой, с родинкой под сердцем, невероятно капризной Зиной, дочкой сербского врача; а еще раньше, в Болье, когда мне было лет пять, что ли, я был влюблен в румынскую темноглазую девочку, со странной фамилией Гика. Познакомившись же с Колетт, я понял, что вот это – настоящее…»

Чувствуете шаловливую иронию Набокова? Позднее, когда ему было 12 лет, на его горизонте появилась еще одна однолетка, Поленька, дочка кучера, у которой было «прелестное круглое лицо, чуть тронутое оспой, и косящие светлые глаза…». Это была ОНА. «Боже мой, как я ее обожал!..» – восклицает в «Дальних берегах» писатель, выдавая свою тоску не по дочке кучера, а по ушедшему счастливому своему детству. «Странно сказать, – продолжает Набоков, – но она в моей жизни была первой, имевшей колдовскую способность наки- панием света и сладости прожигать сон мой насквозь…»

«Накипанием света и сладости» – это чисто набоковское восприятие и языковая стилистика.

Еще Набоков в разные годы был тайно или открыто влюблен во всех своих двоюродных сестер. А их было много. Но все это далекие подходы к истинной любви. Репетиции еще детского, но уже чуткого и необычайно отзывчивого сердца. Истинная любовь пришла к Набокову позднее.

Я думаю о ней, о девочке, о дальней,

и вижу белую кувшинку на реке,

и реющих стрижей, и в сломанной купальне

стрекозку на доске.

Там, там встречались мы и весело оттуда

пускались странствовать по шепчущим лесам,

где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо,

блистая по листам…

Это «девочка» из юности Набокова, таинственная В. Ш., «русалочка», которую встретил петербургский гимназист Набоков. Под псевдонимом «Тамара» она проходит через книгу воспоминаний «Другие берега», и она же являет собою прототип «Машеньки», первого романа Набокова. Ей же, В. Ш., посвящен и первый поэтический сборник 1916 года. Так кто она, первая любовь и первая муза Владимира Набокова? Валентина Шульгина.

«Я впервые увидел Тамару – выбираю ей псевдоним, окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени, – когда ей было пятнадцать лет, а мне шестнадцать… Она была небольшого роста, с легкой склонностью к полноте, что, благодаря гибкости стана да тонким щиколоткам, не только не нарушало, но, напротив, подчеркивало ее живость и грацию. Примесью татарской или черкесской крови объяснялся, вероятно, особый разрез ее веселых черных глаз и рдяная смуглота щек. Ее профиль на свет был обрисован тем драгоценным пушком, которым подернуты плоды фруктовых деревьев миндальной группы…»

Набоков так рельефно описывает свою Тамару, что мы видим ее зримо. И далее пишет: «Ее юмор, чудный беспечный смешок, быстрота речи, картавость, блеск и скользкая гладкость зубов, волосы, влажные веки, нежная грудь, старые туфельки, нос с горбинкой, дешевые сладкие духи, все это, смешиваясь, составило необыкновенную, восхитительную дымку, в которой совершенно потонули все мои чувства…»

Этот любовный роман стал известен отцу будущего писателя, и он прочитал сыну короткую лекцию о долге, о том, как оградить женщину от неприятностей, и, к своему огорчению, выяснил, что молодые уже вступили в интимную связь (это произошло в укромном уголке на одной из загородных лужаек), причем без каких-либо мер предосторожности. «Что? Ты удовлетворил девушку?!» – именно так, как рассказал Набоков своему биографу Эндрю Филду, воскликнул Набоков- старший.