Страсти и скорби Жозефины Богарне - [4]

Я затаила дыхание и выпрямилась.

— Если не ты, то я сама ей скажу, — сказала бабушка Санноа, опускаясь в кресло с сиденьем из волокон агавы. Один из мопсов вспрыгнул ей на колени, но она столкнула его.

Мама повернулась ко мне.

Я опустила голову. Может, стоит броситься к ее ногам? Разве не так в подобных случаях поступают раскаявшиеся грешники?

— Подумать только, ты заставила пойти с тобой маленькую Манет! — прошептала мама так тихо, что я едва могла расслышать.

— Давай я ей скажу, — предложила бабушка Санноа.

Мама глубоко вздохнула:

— Мими нам, конечно, придется…

— Нет! — Меня переполняло отчаяние. — Мими не имеет к этому никакого отношения. Я умоляла ее отвести меня, но она отказывалась. Я одна виновата… — Слова приходилось судорожно выталкивать из горла.

Мама сняла с шеи цепочку с большим серебряным крестом, взяла меня за ладони и вложила в них крест.

— Посмотри на меня, Роза, — сказала она.

Я посмотрела ей в глаза.

— Поклянись говорить правду.

— Мими не виновата. Это все я, моя вина, — прошептала я. Получилось довольно правдоподобно.

— Она не водила тебя к нечестивой женщине в лесу?

Я отрицательно покачала головой.

— Скажи это вслух.

— Мими не ходила с нами, — солгала я. Крест у меня в руках был тяжел и холоден. Я сунула его обратно маме.

— Накажи ее, — сказала бабушка Санноа.

Мама села на табуретку.

— Подойди ко мне, Роза, — сказала она и, когда я подошла, заставила меня встать перед собой на колени. Нежным прикосновением мама убрала пряди влажных волос с моего лба.

— Непростое это дело, быть матерью, — вздохнула она и строго продолжила: — Тебя запрут в подвале, в грозовой комнате. Ты пробудешь там восемь дней. — Мама посмотрела на бабушку Санноа, потом снова на меня и глубоко вздохнула. — На сухарях и воде.

Я смотрела на нее, не понимая, о чем она говорит. Восемь дней? И восемь ночей? В подвале?

— Совсем одна? — Голос у меня задрожал. В темноте?

Мама повесила крест мне на шею.

— Он тебе понадобится, — сказала она.

Заключения в подвал я должна была ожидать в своей комнате. В последний раз поужинаю со всей семьей и попрощаюсь.

Мими и Манет огорчены больше меня. Катрин же только и думает, что о предсказанной мне судьбе.

— Ты будешь королевой, Роза. Подумать только!

Заходила моя няня Да Гертруда. Лицо заплаканное. Крепко прижала меня к груди. Потом омыла меня благовонной жидкостью, начав с ног.

— А это еще зачем? — удивилась я. У меня появилось такое чувство, будто я плыву, будто мое тело перестало быть моим.

— Это защитит тебя, — сказала она.

— Я буду тверда, — сказала я и еще подумала: «Как подобает будущей королеве».

Так это, значит, правда! Я понимала, что проклята.

За ужином я едва могла есть. Потом все по очереди обняли меня, будто отправляли за океан. Бабушка Санноа сунула мне свою Библию, Да Гертруда, обнимая, стиснула так, что у меня кости затрещали.

Спускаясь в подвал, мама высоко держала над головой фонарь. Тут давно не проветривали, было холодно и сыро. Я смотрела под ноги, опасаясь тараканов. Вслед за мамой я вошла в грозовую комнату — большую, с узкой кроватью, старым стулом с сиденьем из ивовой лозы и трехногим столом, припертым к стене в углу. На нем стояли фонарь, свеча, глиняный кувшин и фарфоровая чашка с трещиной. Вот и все, если не считать небольшого продуха под потолком, прикрытого деревянными ставнями.

Я поставила корзинку на кровать и провела рукой по лоскутному покрывалу. Его мы когда-то сшили вместе с Катрин. Мама провела по нему пальцем, проверяя, нет ли пыли, и повернулась ко мне.

— Роза… надеюсь, ты понимаешь, почему это необходимо.

— Понимаю, — солгала я, не зная, что еще ответить.

Мама заплакала; не было ни звуков, ни слез — только плечи и голова у нее вздрагивали. Мне это показалось странным. Я обняла ее за плечи и удивилась тому, что она стала совсем маленькой. Тыльной стороной ладони мама вытерла лицо.

— Да пребудет с тобой Господь, — сказала она и вышла, оставив меня одну.

В тот же день, позже

Дорогой дневник, это моя первая ночь в подвале. Я приоткрыла ставни, и комната наполнилась ночными звуками. Затем я плотно закрыла створки, опасаясь блуждающих ночных духов.

Боюсь, я тут не одна. В темноте я чувствую присутствие недоброго духа. Не могу спать и не буду: вдруг он коснется меня! Лежу с открытыми глазами, все время настороже, гляжу в темноту.

Масло в фонаре на исходе. Знаю, я должна его задуть, лишить себя последнего островка света.

— Мужайся, — говорю я себе.

— Веруй, — возражает чей-то шепот.

5 августа

Я проснулась от трубного звука — это надсмотрщик дул в морскую раковину в деревне, где живут рабы. Некоторое время я лежала, отыскивая на потолке лица, образованные трещинами. Мне показалось, будто я слышу чьи-то голоса и хихиканье. Я подставила стул к стене и раздвинула ставни. Из высокой травы на меня смотрели темные глаза Катрин.

— Давай быстро! — прошептала она сквозь решетку.

Позади нее послышался нетерпеливый шепот Манет:

— Дай мне тоже посмотреть, дай мне!

— Тихо! — прошипела Катрин.

Показалось взволнованное лицо Манет: она просунула руку сквозь решетку и сунула мне что-то мягкое и мокрое.

— Это манговый пирог. Я его стащила. Ой!