Страшный Тегеран - [27]

— А как твое платье, которое ты должна была сшить? Сшила, кончила?

Эфет, у которой от кашля ныла вся грудь, тихо ответила:

— Нет, ханум, иншаала, завтра закончу.

Окончательно разозлившись, Нахид-ханум закричала:

— Не знаю, кто это вам разрешил так своевольничать и делать только то, что вам вздумается?!

И с насмешкой прибавила:

— Если вы, ханум, раньше кем-то там были, так мне до этого дела нет! Здесь извольте повиноваться. Одной гордостью здесь не проживешь. Обед, ужин и одежду даром не дают. И вы извольте знать, что я и вы — прост...тки, и хлеб свой прост...цией зарабатываем.

Задыхаясь от оскорбления и кусая от гнева платок, Эфет ушла в комнату.

Но злость Нахид-ханум не утихла.

— Не понимаю, почему это в других домах полно кавалеров, а у меня никого нет, — ворчала она.

В это время из подвала высунулась голова кухарки. Она произнесла:

— Салам!

— Ненэ-Абджи! — крикнула ей Нахид-ханум, — ты что на ужин сделала, чтобы этим несчастным пожрать?

— Ничего нет. Только немножко шпината приготовила, но у Резы денег не было, и поэтому яиц я не взяла, так что шпинат без яиц.

Нахид-ханум сердито огрызнулась:

— Что-о? Не понимаю, что ты хочешь сказать! Шпинат сделала, а говоришь «ничего». Скажите пожалуйста! Шпинат — это ничего! Изволите ли видеть, она жалеет, что яиц не взяла. Ну, нет, Ненэ-джан, раз гостей нет, нечего и шпинат есть. Потуши печку и пошли Резу купить немного «хесрет-оль-мулюк», да дай им, и пусть они подавятся.

Слова — «хесрет-оль-мулюк» (речь шла о рубленой бараньей печенке и легком) и «подавятся» — еще звучали в воздухе, и кухарка не успела еще убраться в подвал, как в калитку с улицы сильно застучали.

— Не туши печь! — крикнула Нахид-ханум и в нетерпении сама побежала к калитке. Девушки быстро разошлись по комнатам, радуясь, что теперь им не придется есть взятый на улице отвратительный «хесрет-оль-мулюк».

Через минуту голос Нахид-ханум, сделавшийся нежным и приятным, говорил:

— Пожалуйте, пожалуйте, очень рады, покорнейше прошу!

И во двор вступили Сиавуш-Мирза и Мохаммед-Таги.

— Да, — важно говорил Мохаммед-Таги, — барин желали и раньше к вам пожаловать, но дела задерживали.

Нахид-ханум, делая улыбающееся лицо, отвечала:

— Ну, слава богу, слава богу, что теперь с делами покончили.

— Слава богу, — отозвался Сиавуш. — И полушутя, полусерьезно прибавил: — Но в прошлый раз вы не очень-то нас удовлетворили.

Нахид-ханум сначала было забеспокоилась, но тотчас же ответила:

— Зато уж сегодня я вас за тот раз вознагражу.

Она повела их в гостиную, то есть в ту комнату, где стояла мебель, зажгла лампу, пригласила их сесть и бросилась в кухню.

— Беги скорей за рисом, — ужинать, должно быть, здесь будут! Да смотри, намочи рис: если захотят плова, надо быстро сварить.

И опять она появилась в гостиной с той же улыбкой на лице.

— Что прикажете? Из напитков, может быть, что-нибудь?..

И Сиавуш-Мирза, забыв о том, в каком состоянии он был всего четверть часа тому назад от употребления в большом количестве этих самых напитков, величественно ответил:

— Конечно, конечно. Давайте арака да вина немножко.

Вопреки обыкновению, согласно которому гости, пока не выложат денежки, не получали ничего, Ханум-раис кликнула Резу и тот, забрав бутылки, побежал за вином и водкой к Шабану-Иегуди, жившему в двухстах шагах, здесь же, на хиабане.

И опять, улыбаясь Сиавушу, Нахид-ханум спросила:

— Барин изволит остаться на ночь?

Мохаммед-Таги, стоявший возле Сиавуша, ответил за него:

— Да, хезрет-э-валя, по той причине, что им немножко занездоровилось, сегодняшнюю ночь домой вернуться не смогут. Вы уж позаботьтесь об ужине.

И Нахид-ханум помчалась в кухню. Дав все нужные распоряжения, она снова влетела в гостиную и, наконец, предложила:

— Может быть, разрешите позвать дам, посмотрите их?

Сиавуш разрешил.

— Пусть пожалуют.

Тогда Нахид-ханум кликнула женщин. Она вызывала их все тем же нежным голосом, называя их по именам, вежливо добавляя к имени «ханум» и приглашая их «пожаловать» в гостиную.

И через несколько минут в гостиной появилась низенькая, смуглая Экдес, еще через минуту, улыбаясь, вошла косившая глазами длинная Эшреф, а за ней полногрудая, белотелая Ахтер. Подав Сиавушу руку, — причем, руку они пожимали каким-то особенным, подчеркнутым образом, — они уселись по сторонам его.

Но, увы! Было видно, что ни одна из них ему не нравится. Да он уже и раньше их видел.

Мохаммед-Таги, обещавший Сиавушу «новенькую дамочку», делал Нахид-ханум знаки глазами. И она тоже глазами отвечала ему: «Подожди немножко».

Не прошло минуты, как вошла Эфет. На лице ее видны были свежеположенные румяна, скрывавшие бледность.

Несмотря на глубокую печаль, отражавшуюся на ее лице, она была необыкновенно прелестна. Лицо ее точно застыло, и неподвижные глаза глядели прямо перед собой.

Увидев ее, Сиавуш-Мирза сразу переменился.

Женщины попросили папирос. Так было уже заведено: у каждого, кто приходил сюда, не зная, курящий он или некурящий, просили папироску.

Сиавуш тотчас же открыл свой серебряный портсигар и дал каждой по папиросе с золоченым мундштуком.

Покурив и побеседовав о том, о сем, девицы, как полагалось, поднялись и вышли.