Страшный Париж - [68]
Фиден был из тех лиц, каких всегда окружают творимые вокруг них легенды. О нем говорили много, но ничего определенного-. Ясным представлялось в основе толков одно: в существовании этого внешне почтенного ученого и публициста была какая-то темная страница, нечто скользкое и опасное. Меня все это интриговало, хотя в сущности некий инстинкт подсказывал мне держаться подальше от этого высокого, поджарого старика с металлическим голосом и с фразами безукоризненно правильными, но словно бы не одушевленными и тенью человеческих чувств.
Как-то раз, после одной из его лекций, мы очутились вдвоем в небольшом кафе, и тут-то мои мысли прорвались наружу.
— Профессор, — сказал я, — в вашей жизни есть тайна; и мне хотелось бы ее разгадать.
В зеленых глазах Фццена вдруг, неожиданно для меня, отразился страх; он поспешно их опустил.
— Ну, что вы! — произнес он через минуту. — Что вы! Вспомните лучше рассказ Оскара Уайльда о женщине, тайна которой заключалась в том, что у нее не было никакой тайны.
И, поспешно расплатившись, Виталий Константинович вышел из кафе.
Это было вскоре после того, как я стал бывать у Назаровых. Недели существовали для меня лишь ради того дня, когда мне удавалось повидать Марину, и в намеченный день я с угра начинал считать часы, остающиеся для удобного для визига времени. Немудрено, что я регулярно оказывался перед их домом слишком рано и должен был прогуливаться известный срок по окрестным улицам, прежде чем подняться по лестнице, ведшей в мой рай.
Одна из таких прогулок завлекла меня в узкий, даже днем темный переулок — Пассаж де Жергови, окаймленный мрачными, облупленными домами, будто хмурившимися на всякого, чьи шаги нарушали могильную тишину, их обволакивавшую.
Я шел задумчиво и рассеянно, с праздным любопытством, смотря на каменные фасады, словно бы излучавшие пронзительный холод, и невольно вздрогнул вдруг, когда прямо у меня под носом из черного провала низенькой двери здания, к которому я приближался, возникла длинная фигура профессора Фидена.
Машинально я поклонился, но он, переменившись в лице, прошел мимо, избегая вступать в разговор.
Пожав плечами, я продолжал свой путь. В конце концов, это меня совершенно не касалось. А все-таки курьезно, что он тут делал?
Прошло несколько недель, когда я неожиданно получил письмо из госпиталя Бруссэ. Подписавший его французский доктор сообщал мне, что находящийся в больнице мсье Фцден, состояние которого опасно, выразил желание меня видеть.
На следующий день я явился туда. Среди белых подушек лицо профессора выглядело восковым и мертвым. Только глаза на этот раз жили интенсивным, точно независимым от остального тела существованием. Сиделка объяснила мне, что больной почти не может говорить — у него какая-то редкая форма удара — и лишь на короткие сроки приходит в себя. Но это был как раз светлый промежуток. Его исхудалая рука потянулась под изголовье и вытащила кошелек, из которого он с усилием извлек железный ключ… Ладонь, откуда я взял небольшой металлический предмет, была ледяной и влажной. Профессор откинул голову назад и опустил веки. По тонким бледным губам скользнула улыбка. Что она выражала? Облегчение? Надежду? Да, но мне почудился в ней, кроме того, оттенок злорадства…
Непонятная сила привела меня к знакомому дому в Пассаж де Жергови. Лишь на пороге я поколебался, но затем спросил у консьержки, опрятной, розовой старушки, не нанимает ли в этом доме комнаты профессор Фцден.
— Его студия наверху по лестнице, налево, — ответила женщина, и в ее взгляде я прочел страх и пытливое любопытство. Я слышал, как она, отвернувшись, пробормотала:
— Hag hon dilivrit diouz ann droug…[35]
Она не могла знать, что я немного понимаю по-бретонски…
Толкнув дверь, я очутился в квадратной комнате, вроде чулана, не имевшей ни одного окна. Однако в ней темно не было, хотя с неосвещенной лестницы, по которой я пришел, не проникало никакого света, а стоял своеобразный фосфорический полусвет, излучавшийся от парившего, клубившегося в центре комнаты светлосерого тумана… Тумана белесого, словно подернутого плесенью… Не знаю, в какой момент я успел схватить эти детали. Потому что, сразу же переступив порог, я почувствовал вдруг сокрушительный удар в грудь, будто от сильного электрического разряда, и миг спустя оказался лежащим на спине в середине комнаты, с ощущением нестерпимой тошнотной дурноты и липкой, непреодолимой слабости во всех мускулах. Что это?
Последовали минуты непередаваемой тягостности. Я только и могу их сравнить с тем кошмаром, который, помню, меня мучил в детстве, когда у меня бывал жар: когда мне чудилось, будто на потолке возникает узор паутинных линий, который я непременно должен был и ни за что не мог расшифровать…
Надо мной вился пульсирующий, живой, уплотняющийся до степени осязаемости туман: Он постепенно сгущался надо мною и медленно ко мне опускался. Из него тянулись Ко мне тонкие нити, щупальцами впивавшиеся в мои виски, глаза; рот…
Непреодолимая, давящая тяжесть падала на меня, лишая всякой энергии к сопротивлению. Память вдруг, как на кинематографической пленке развертывала мне все те вещи, какие обременяли мою совесть, начиная от мелких, но некрасивых поступков в детские или юношеские годы и кончая последними днями, всякая ложь, трусость, неблагодарность, какие мне, как всякому человеку, случалось совершить, — но то, что в нормальное время было второстепенным, представало вдруг как грех, преступление, позор, и дальнейшая жизнь рисовалась лишенной смысла и не стоящей борьбы за нее.
Собраны очерки и рецензии Даниила Федоровича Петрова (псевдоним Владимир Рудинский ; Царское Село, 1918 – Париж, 2011), видного представителя «второй волны» русской эмиграции, посвященные литературе Русского зарубежья, а также его статьи по проблемам лингвистики. Все тексты, большинство из которых выходили в течение более 60 лет в газете «Наша Страна» (Буэнос-Айрес), а также в другой периодике русского зарубежья, в России публикуются впервые. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Основу сборника Владимира Рудинского (настоящее имя Даниил Петров; Царское Село, 1918 – Париж, 2011), видного представителя «второй волны» русской эмиграции, составляет цикл новелл «Страшный Париж» – уникальное сочетание детектива, триллера, эзотерики и нравственно-философских размышлений, где в центре событий оказываются представители русской диаспоры во Франции. В книгу также вошли впервые публикуемые в России более поздние новеллы из того же цикла, криминальная хроника и очерки, ранее печатавшиеся в эмигрантской периодике.
Собраны очерки Даниила Федоровича Петрова (псевдоним Владимир Рудинский; Царское Село, 1918 – Париж, 2011), посвященные русской художественной и публицистической литературе, а также статьи по проблемам лингвистики. Тексты, большинство которых выходило в течение более 60 лет в газете «Наша Страна» (Буэнос-Айрес), а также в другой периодике русского зарубежья, в России публикуются впервые.
Максим, как и многие люди, жил обычной жизнью, не хватая звёзд с неба, но после поездки в Индию, где у него произошла довольно странная встреча с одним мудрым старцем, фундамент его привычного мировоззрения дал трещину, а позже и вовсе рассыпался в прах. Новый смысл и уже иные горизонты увлекли молодого человека к разгадке очень древней тайны жрецов… И это ещё не всё, впереди другие приключения и жизненные головоломки. С уважением, Вячеслав Корнич.
Тяга к взрослым мужчинам — это как наркотик: один раз попробуешь — и уже не в силах остановиться. Тем, для кого априори это странно, не объяснишь. И даже не пытайтесь ничего никому доказывать, все равно не выйдет. Банально, но вы найдете единомышленников лишь среди тех, кто тоже на это подсел. И вам даже не придется использовать слова типа «интерес», «надежность», «безопасность», «разносторонность», «независимость», «опыт» и так далее. Все будет ясно без слов. Вы будете искать этот яд снова и снова, будет даже такой, который вы не захотите пустить себе по вене, но который будете хранить у самого сердца и носить всегда с собой.
Мэпллэйр – тихий городок, где странности – лишь часть обыденности. Здесь шоссе поедает машины, болотные огни могут спросить, как пройти в библиотеку, а призрачные кошки гоняются за бабочками. Люди и газеты забывают то, чего забывать не стоит. Нелюди, явившиеся из ниоткуда, прячутся в толпе. А смерть непохожа на смерть. С моста в реку падает девушка. Невредимая, она возвращается домой, но отныне умирает каждый день, раз за разом, едва кто-то загадает желание. По одним с ней улицам ходит серый мальчик. Он потерял свое прошлое, и его неумолимо стирают из Мироздания.
Молодая семья, идеальный быт, идеальные отношения. Сэм – идеал мужчины и мужа. Мерри – прекрасная мать и хозяйка. И восьмимесячный малыш Конор, ангелочек. Сейчас они живут в Швеции, в доме с цветущим садом… Мерри приглашает подругу детства по имени Фрэнк погостить у них какое-то время. Постепенно Сэм начинает проявлять к ней повышенное внимание, и это пугает молодую супругу. А вот Фрэнк замечает кое-что странное в отношении Мерри к сыну… С каждым новым днем, проведенным в семье, Фрэнк убеждается, что все, что она видит – иллюзия, маски, за которыми скрываются настоящие лица: жестокие, деспотичные и кошмарные.
Кира Медведь провела два года в колонии за преступление, которого не совершала. Но сожалела девушка не о несправедливости суда, а лишь о том, что это убийство в действительности совершила не она. Кира сама должна была отомстить за себя! Но роковой выстрел сделала не она. Чудовищные воспоминания неотступно преследовали Киру. Она не представляла, как жить дальше, когда ее неожиданно выпустили на свободу. В мир, где у нее ничего не осталось.
В маленьком провинциальном городке Дерри много лет назад семерым подросткам пришлось столкнуться с кромешным ужасом – живым воплощением ада. Прошли годы… Подростки повзрослели, и ничто, казалось, не предвещало новой беды. Но кошмар прошлого вернулся, неведомая сила повлекла семерых друзей назад, в новую битву со Злом. Ибо в Дерри опять льется кровь и бесследно исчезают люди. Ибо вернулось порождение ночного кошмара, настолько невероятное, что даже не имеет имени…