Страшные истории Сандайла - [50]

Я бреду вдоль границы нашей территории, не сводя глаз с серых Коттонвудских гор. Вокруг суетится и полнится звуками пустыня. Хлопает ветер, шелестит камень, трепещет чешуя. Меня пустыня напрочь игнорирует. Я, похоже, в принципе не умею приятно проводить время. Без Джек мне попросту скучно.

На периферии зрения вихрем проносится темная полоса. Я вижу Мию, которая стоит, прямая как столб, у большого, обнесенного проволокой западного загона. Чуть поодаль от нее, дрожа от удовольствия, сидит Двадцать Третья.

Мия направляется к собаке. В руках у нее пульт управления, большой палец давит кнопку «Сидеть». Каждый ее шаг вздымает небольшое облачко пыли. Двадцать Третья часто дышит. От коричневых отметин над ее глазами, доставшихся ей от ротвейлера, мне всегда кажется, будто она смотрит на меня каким-то двойным взглядом.

Мия становится перед псиной на колени, пристально на нее смотрит и хмурится. Потом внимательно разглядывает бугорок на ее черепушке, закрепленный на кости и похожий на шишку из желтовато-серой замазки. Из него в просверленные в голове собаки отверстия идут проводки, заканчивающиеся крохотными электродами, аккуратно вживленными в значимые центры мозга.

– Можно мне посмотреть?

Мия вздрагивает и поворачивается. У нее открытое, ошарашенное лицо, не лишенное толики рвения. Это мило и немного жалко, как когда лузерша радуется, что крутая девчонка сказала ей: «Привет!» – такое вполне могло бы случиться в Бингли-Холле. Я чувствую легкий укол вины. Почему мы с Джек к ней так плохо относимся?

– Ну конечно, – отвечает она, – садись. Здесь у нас лучшее зрительское место.

Я отпираю ворота и выхожу. Границы Сандайла остаются позади. Вокруг простирается пустыня. Меня охватывает странное чувство. Обычно нам с Джек не разрешают покидать территорию Сандайла. В старом арройо, где когда-то жили Лина и Берт, теперь обретаются какие-то уроды. Я сажусь в паре футов за спиной Мии и скрещиваю ноги.

– Я затылком чувствую на себе твой взгляд, – говорит она.

– Прости, – отвечаю я и отсаживаюсь чуточку дальше.

– Так-то лучше, – продолжает она, – мне сейчас нельзя отвлекаться.

– Ну и каково это? – спрашиваю я. – В смысле ее контролировать?

– Примерно то же, что стрелять из карабина, – отвечает Мия. – Женщинам не часто дано познать такую власть, понимаешь, о чем я?

Двадцать Третья отбегает от нас. А когда Мия нажимает на пульте управления кнопку, резко поворачивает влево. Затем еще раз. Потом снова и снова, описывая идеальный треугольник. Я наблюдаю за ней, жмурясь от полуденного солнца.

– Хорошая девочка, – говорит Мия и подходит ближе, дабы в награду дать ей немного любви.

Сама того не желая, я размышляю о том, что Двадцать Третья могла и по собственной воле без конца поворачивать в одну сторону, выписывая фигуру в виде прямоугольника. Или, может, ей внушили мысль, что за это ее будут обнимать.

– И как это работает? – спрашиваю я, стараясь говорить с интересом.

Мне ведь тоже известно, как добиваться расположения окружающих.

– Ну… Они, конечно, не роботы, – отвечает она. – Я посылаю с пульта в центры наслаждения импульсный сигнал частотой 800 герц. Я могу сделать так, чтобы вычерчивание ногами этого прямоугольника доставляло ей жуткое удовольствие. Она хочет делать это, потому что от этого ей хорошо. Но мне приходится учить ее улавливать эту волну наслаждения, направленную в мозг, улавливать посылаемые мной команды. Знаешь, такого рода обучению поддается далеко не каждый пес. В этом смысле я уже терпела неудачи.

Я киваю, вспоминая тот год, когда мы перестали давать собакам клички. Какое-то время мы обе молчим. Корица. Джетро. Джинкс.

– Мы извлекли уроки, – говорит Мия, – и теперь у нас все по-другому.

Медиальные ветви молочной железы, задний гипоталамус, поля Фореля, медиальная петля… Названия для меня звучат, как цветы. Иногда я представляю эти электроды в виде светящихся тычинок, сияющих глубоко в собачьих умах.

Двадцать Третья лижет Мии руку и ложится.

– Это ты ее заставила? – спрашиваю я.

– Я послала нисходящий импульс, доставивший ей удовольствие, под влиянием которого ей захотелось лечь. А лизнуть меня в руку – это полностью ее инициатива.

Она глядит с высоты своего роста на Двадцать Третью и улыбается. Собака поднимает глаза и в припадке любви неистово машет хвостом.

– Некоторые из них с нами уже так долго…

Систему электродов и небольшие шляпки из зубного цемента Мия изобрела сама. Пробовала самые разные варианты до тех пор, пока собаки не перестали подхватывать инфекции и умирать.

Мия вздыхает и легонько проводит рукой по моей щеке – незаметно для меня на моем лице, должно быть, отразилось какое-то чувство.

– Мир, в котором мы, Роб, живем, далек от совершенства. Ты и сама знаешь, откуда у нас эти псы.

– Со щенячьей фермы, – говорю я. – История, которую рассказывает Павел, соткана не только из вымысла. После приезда полиции вы спасли оттуда щенков.

– Да, они и правда стали первыми нашими собаками, – отвечает Мия. – Скверное было местечко. Мы просто хотели дать им шанс. Несколько других достались нам после закрытия проектов в Принстоне и Лэнгли. Людям надо бы за многое ответить – вживив электроды, они проделали далеко не лучшую работу. Нам пришлось немало потрудиться над их заменой и восстановлением здоровья собак, чтобы им больше ничего не угрожало. Потом у нас появились такие псы, как она.