Страшные истории дядюшки Монтегю - [24]

– Кто здесь? – вдруг спросила старуха.

От неожиданности Саймон аж подскочил. Голос у старухи был тихий и пришепетывающий, но тем не менее заданный ею вопрос ударом кнута разорвал тишину сада. Саймон затаился.

– Эй ты там, – сказала она, не оглядываясь. – Может, я и слепая, но зато не глухая – и не слабоумная. Постыдился бы пугать старую женщину!

– Меня зовут… Мартин, – промямлил Саймон.

– Ах, Мартин… – От того, как это было произнесено, Саймону показалось, что старуха ему не поверила. Но с какой стати ей ему не верить? Откуда ей знать, кто он такой на самом деле? – И чего тебе надо, Мартин?

– Что вы делаете? – спросил он.

– Обрезку, – ответила старуха. – Я обрезаю свои яблони. Если их не обрезать, яблоки будут невкусными, потому что все свои силы деревья израсходуют на отращивание веток и листьев. Поэтому яблони надо укротить. – На слове «укротить» она широко раскрыла садовые ножницы и звучно ими щелкнула. – Спрашиваю еще раз: так чего тебе надо?

– Ничего, – сказал Саймон.

– Прямо-таки ничего? А по-моему, мальчишек вроде тебя хлебом не корми – только дай чего-нибудь стибрить.

Саймон опешил от того, какой злостью вдруг наполнился ее голос.

– Да я ничего такого… – начал было он.

– Коли так, ступай отсюда, – велела старуха.

Саймон не шелохнулся.

– Пошел вон!

– Почему это я должен уходить? – заупрямился Саймон. – Ничего плохого я не делаю. Я сейчас даже не в вашем саду. И вообще я вас не боюсь.

Старуха повернулась и двинулась к нему. Глаза у нее были такими же инистыми, как трава, по которой она ступала. В незрячем взгляде этих белых, с прожилками, словно сделанных из мрамора глаз было что-то настолько жуткое, что Саймон не вынес ужаса. Он оттолкнулся от ограды и побежал вниз по склону холма, к деревне. На полпути на него напал нервный смех.

Саймона снедала скука. Недавно они с матерью переехали в эту деревню из большого города и поселились в доме, где его мать провела детство. Дом и прилагавшуюся к нему скобяную лавку оставил им дед, отец его матери. Отец самого Саймона пал за родину в далекой стране, когда мальчик был еще совсем маленьким, поэтому им с матерью приходилось нелегко. Мать надеялась, что переезд в деревню изменит их жизнь к лучшему.

– Ты что-нибудь знаешь про старую мамашу Таллоу? – спросил Саймон у матери за обедом.

– Про старую мамашу Таллоу? – удивилась мать.

– Да, – сказал Саймон. – Про старую слепую каргу, которая живет на вершине холма.

– Ты имеешь в виду, на дальнем конце Фрайерз-лейн? Разве она до сих пор жива? Не может такого быть. Когда я была маленькой, ей уже стукнуло, наверно, лет сто. Впрочем, нет, гораздо больше, потому что еще моя мама рассказывала, как в детстве ее дразнила. – Мать Саймона замолчала, глядя перед собой. – Погоди. Этого же и правда не может быть?

– Я не знаю, но там живет старая женщина, – ответил Саймон. – Она слепая, и все ее называют старой мамашей Таллоу.

– Может быть, это ее дочь? – предположила мать. – Как странно. В мое время поговаривали, что она ведьма.

– Да и сейчас то же самое поговаривают, – ухмыльнулся Саймон.

– Мы все ее боялись, – сказала мать. – Выкрикивали ее имя и убегали. – Она покачала головой и слегка покраснела. – Бедняжка. И какие же противные существа эти дети!

– Говори за себя! – буркнул Саймон, взял из миски яблоко и с хрустом от него откусил. – А из-за чего вы ее боялись?

– Из-за того, разумеется, что она была ведьмой, – улыбнулась мать. – На самом деле мы про нее много всякой чепухи насочиняли. Например, что она баснословно богата – но при этом почему-то живет одна в маленьком домике. А еще – что она ест детей, которые залезают к ней в сад.

– Ест детей?

– Да, – ответила мать притворно страшным голосом. – Ест их, или сбрасывает в колодец, или творит с ними еще что-нибудь кошмарное. Знаешь, я как сейчас вижу ее: вот она стоит перед домом между двумя старыми яблонями. Все говорили, что на них созревали необыкновенно вкусные яблоки. Но только непонятно, кто и как мог их попробовать, если она – это всем было известно – вороной налетала на всякого, кто рискнет проникнуть в сад, и выклевывала ему сердце.

Саймон рассмеялся, и его мать тоже.

– Честное слово! – сказала она. – Я ее очень боялась. Мне казалось, что своими жуткими глазищами она видит меня насквозь.

– Но она же слепая, – возразил Саймон.

– Я знаю, – голос матери дрогнул. – Это, разумеется, чушь несусветная, но тем не менее она снилась мне в кошмарах.

– Не бойся, я тебя в обиду не дам, – пообещал Саймон.

– И больше туда не пойдешь, правда?

– Боишься, что она меня заклюет?

– Нет, конечно, – сказала мать. – Но ты все равно не ходи, ладно?

– Ладно, мама, – вздохнул он. – Не пойду. Обещаю.

Если бы мать Саймона лучше знала своего сына, она непременно догадалась бы, что это обещание, как и множество других данных им обещаний, ровным счетом ничего не значит. А Саймон тем временем навострил уши, услышав о том, что старуха, возможно, несметно богата. Он уже устал таскать пенни из материнского кошелька. Ему осточертели жалобы на то, как мало денег оставил им с матерью отец.

На следующий день он снова поднялся по Фрайерз-лейн, взобрался на каменную ограду и сел на нее, свесив ноги в сторону сада. С ограды был хорошо виден маленький домик с обросшей лишайником черепичной крышей и крохотными окошками, едва проглядывающими сквозь сплетение жимолости и роз, и запущенная лужайка, на которой росли болезненно узловатые яблони, изуродованные за долгие годы регулярных обрезок.