Страшное дело. Тайна угрюмого дома - [3]

Выехал Шилов с утренним поездом, а возвратиться должен был с семичасовым вечерним.

В городе было много других дел по заводу графа, так что старик ожидал любимца и доверенного к вечерней закуске.

Сламота на даче вел деревенский образ жизни, то есть обедал в двенадцать и закусывал в 7–8 часов вечера.

Иметь в руках такую крупную сумму Шилову приходилось сегодня в первый раз.

Прощаясь утром с графом, перед отъездом в город, он имел какой-то особенно непроницаемый и внушительный вид.

Сламота даже полюбовался на своего управляющего – так много было в нем представительности и важности.

День был чудный, с утра началась такая жара, что Сламота, улыбаясь, сказал Шилову:

– Вы и тут, Дмитрий Александрович, предугадали?

– Насчет чего это, граф?

– А постриглись.

– Ах да… что жарко-то? Да, знаете, так легче. – И он провел рукой по голове.

– Так вам, кажется, еще больше идет, – заметил граф.

Шилов улыбнулся и, поклонившись своим обычным изящно-солидным поклоном, вышел.

– Так в семь с половиной будете? Я новую настоечку выну… ту, золотистую? В ней замечательный секрет! Вот вы увидите.

Шилов еще раз улыбнулся, как улыбается занятой гувернер болтливому ребенку, и вышел на лестницу, ведущую в парк, а оттуда на длинную тенистую аллею, тянущуюся вплоть до самого вокзала.

Аллея эта делала несколько изгибов по довольно густому и старому бору, принадлежавшему графу Сламоте.

Зимой и в темные августовские ночи это место не пользовалось хорошей репутацией.

Каждый год тут совершались грабежи, и поэтому дачники избрали себе другую, более людную и оживленную дорогу.

Ожидая своего управляющего, граф не столько интересовался его остроумной операцией, сколько скорейшим возвращением его самого, потому что сегодня он первый раз возвращался так поздно, и без него графу положительно было скучно. Одинокий старик в конце концов привязался к Шилову как к родному сыну и, несмотря на существование довольно значительной, но далекой родни, уже подумывал об оставлении ему значительной части своего громадного состояния.

Впрочем, Шилову эти затаенные мысли графа были неизвестны, потому что они и у самого графа являлись только в форме неясных предположений.

Чем более приближалось время прихода поезда, тем чаще поглядывал граф на часы, ходя по столовой около стола, накрытого на два лица. Граф был почему-то в особенности весел сегодня.

Очевидная прибыльность операции, предложенной Шиловым, была тоже причиной этому.

«И ведь как он, шельма, додумался до этого перевода, – думал Сламота, – другой бы и не догадался, другому бы и горя мало. Нет, положительно этот человек клад для меня».

Однако, вынув в последний раз часы и убедившись, что урочный час на езду или ходьбу (Шилов всегда в хорошую погоду ходил пешком до станции и обратно) уже прошел, и значительно прошел, граф заволновался.

В первый раз он так неаккуратен, но, может быть, задержало что-нибудь!.. Но вот прошло еще четверть часа, час, полтора… Сламота всполошился.

Это уже было слишком! Пришел второй поезд, а Шилова нет.

Он велел лакею сойти вниз и поглядеть в глубь аллеи, не идет ли Дмитрий Александрович с этого поезда.

Но лакей, вернувшись, заявил, что не видать. Прошло еще двадцать минут, и вдруг в нижнем этаже в вестибюле лестницы раздался шум голосов. Сламота испуганно кинулся туда, впервые в своем доме услышав этот неожиданный шум.

Быстрыми шагами сошел он с лестницы и, не доходя до последней площадки, остановился как вкопанный от изумления и испуга.

Перед ним в толпе слуг стоял окровавленный Шилов.

Платье его было истерзано и изорвано, руки тоже окровавлены, сбоку на теле также виднелась кровь, проступившая и на прорези платья…

– Ограбили, граф! И чуть не убили!.. – сказал он, но все-таки своим обычным, почти спокойным голосом.

– Что с вами-то? – кинулся Сламота.

– Изранили, негодяи… Только не смертельно, кажется, даже наверно, потому что я одного из негодяев успел выследить… и уже он арестован. Одно жаль, что, пока я ходил за понятыми и за полицией, негодяи успели скрыть все деньги… при нем нашли только пять акций…

Сламота был сильно поражен и известием о пропаже ста тысяч, и этим ужасным видом своего любимца.

– За доктором! – крикнул он двум лакеям, кучеру, конюху и садовнику, толпившимся в передней.

Двое из них быстро скрылись, а Сламота и старик, камердинер его, под руки повели раненого наверх в его комнату.

Осмотрев раны на руках и одну царапину на груди, Сламота убедился, что они пустячны, но зато, созерцая их, и без рассказа мог себе представить, как яростно было нападение и как отчаянно защищался Шилов.

В особенности сильно была порезана правая рука.

– Ею чаще всего мне приходилось хвататься за нож, – рассказывал Шилов. – Я сам не знаю, каким чудом я спасся. Было это так: я шел по аллее, ничего, конечно, не подозревая, вдруг в том месте, где три дуба выступают и дорога сворачивает, выскочили человек шесть и все кинулись на меня… Нескольких я свалил ударами, но тут сверкнули два ножа. Я дрался как лев и благодаря этому, может быть, остался жив. Их задача, очевидно, была выхватить деньги… И это им удалось, затем они бросились врассыпную, передав деньги одному, который побежал полем. Я сперва упал от нанесенных мне ударов, а потом, когда злоумышленники разбежались, я все-таки, не теряя из виду того, который скрылся с деньгами, бросился за ним… И представьте, граф, это – один из здешних дачников, некто Краев, как оказалось. Он теперь арестован и с первым поездом будет отправлен в Петербург. При нем в качестве улики нашли пять билетов, как я вам сказал, остальные деньги не найдены… Не знаю, что покажет обыск, который произведут сегодня ночью… на даче… у жены негодяя.