Странствующий по миру рыцарь. К 400-летию со дня смерти Сервантеса - [2]

По-настоящему в бездонные глубины смыслов погрузился предыдущий век — двадцатый. Все великие — от Т. Манна и Т. С. Элиота через М. де Унамуно, Х. Ортегу-и-Гассета и Х. Л. Борхеса к В. Набокову — оставили свой след в сервантистике. Их слова известны, многократно цитируемы, в чем-то традиционны, в чем-то парадоксальны. Так или иначе постоянное обращение к Сервантесу и его роману стало обязательным атрибутом разговоров о культуре и литературе. Предлагаемые нами материалы эту традицию дополняют и уточняют; уточняют, прежде всего, в ее «испанской перспективе», для которой наследие Сервантеса всегда было еще и рассуждением об Испании, о ее связи с европейской и мировой культурой, об истоках взлетов и завоеваний современной испаноязычной прозы. Разные по жанру — речь на вручении премии и речь к юбилею (Антонио Мачадо и Алехо Карпентьер), исследования о романе и эпохе (Гомес де ла Серна, Сальвадор де Мадариага, Хулиан Мариас, Марио Варгас Льоса), — предлагаемые статьи, эссе и фрагменты книг едины своей побудительной причиной: понять и осмыслить величие и современность Сервантеса для себя, для Испании, для европейской культуры и литературы, для современной истории романа. Четверо из авторов — крупнейшие испанские и латиноамериканские писатели-классики, чей авторитет и статус в литературном мире не нуждается в пояснении, и тем интереснее их оценки — ведь, по сути, каждый из них примеряет идеи Сервантеса на себя, на свое творчество, на свой собственный вклад в испаноязычную литературную историю.

А вот о двух других персонажах нашего гида следует сказать отдельно. Историк культуры, журналист, психолог С. де Мадариага и историк, философ Х. Мариас пересекаются, по крайней мере, в одной точке — это Х. Ортега-и-Гассет и его знаменитая книга о герое Сервантеса, написанная в споре и дискуссии с М. де Унамуно. Сальвадор де Мадариага, блестящий дипломат, оксфордский профессор, был товарищем и единомышленником испанского философа; и его «Путеводитель для читателя ‘Дон Кихота’» — плод тех же попыток постичь Испанию как изнутри, так и в европейской перспективе, что и всех интеллектуалов «поколения 98-го года». Его эссе-эпилог о «европейском Дон Кихоте» — своего рода связующая нить от рассуждений о «национальной специфике и самобытной душе» к современному общеевропейскому измерению испанской культуры. Хулиан Мариас, писатель, эссеист, ученик и продолжатель идей Ортеги-и-Гассета, конечно, не мог уйти от главных тем своего учителя, но мог взглянуть на них иначе; отправная точка его размышлений не Дон Кихот, а создавший его гениальный писатель — не случайно книга Х. Мариаса называется «Сервантес — ключ к Испании». Действительно, все, кто сегодня в Испании продолжают разговор о Сервантесе и Дон Кихоте, почти неминуемо вовлекаются в круг идей «поколения 98-го года», размышляя об Испании и национальной истории, о месте и роли национальной культуры внутри европейской и даже мировой цивилизации, другими словами, о самых важных и наболевших современных проблемах; и испанская точка зрения лишь ярче высвечивает универсальность фигур великого испанца и его героя.

Мигель де Сервантес Сааведра Письма Перевод М. Смирнова, Н. Любимов

Письмо Антонио Венециано [2]

Дорогой мой сеньор!

Как добрый христианин, заверяю Вашу Милость, что лишь превеликое множество замыслов, осаждающих меня, помешало мне довести до желаемого совершенства эти стихи, кои Вам посылаю в знак моей готовности служить Вам: ведь именно она побудила меня столь поспешно обнаружить перед Вами огрехи моего ума в надежде, что изощренный ум Вашей Милости примет мои извинения и приободрит меня, дабы в часы, более покойные, я не преминул должным образом воздать хвалу небу[3], которое посылает Вам столько страданий на этой земле, и да призовет всех нас отсюда Господь, а Вам — да укажет путь туда, где обитает Ваша Селия.

I

Когда аркан, огонь, и дрот, и лёд,

Что душит, пепелит, разит и студит

нежнейшую из душ, вам небо шлёт, —

ведь вы в плену, в огне, вас холод губит, —

какой же узел, пламень, снег иль гнёт

теснит и жжёт, морозит, ранит, будит

боль в сердце, мой Антонио, откройте,

иль другу спеть в стихах о том дозвольте.

II

Дивится небо вашему уму,

завидует и требует к участью,

и Селию на землю шлёт саму,

она лишь возвести способна к счастью.

Дано вам зреть такую красоту,

что всяк невольно зависти причастен.

Блажен же тот, кто, сколько ни страдает,

лишь зависть к своим мукам вызывает.

III

Слова, что росчерк вашего пера

из недр души отправил на бумагу,

твердят: вы — гость небесного Двора,

и нет уже нужды в земной отваге.

Амор там держит вас — его пора

сказать: жив в смерти, кто увидел Благо,

душа, что не землёю рождена,

навек лишь Селии и небу отдана.

IV

Сколь странно, что небесная краса,

В себе все муки ада заключает.

В союзе с ее мощью небеса:

На боль и скорбь вас дружно обрекают;

Вам путь туда, где хóров голоса,

предвидя ваш удел, я различаю

ту душу, что, на небо воспаряя,

земле земное счастье оставляет.

V

Коль, принимая благосклонный вид,

за человеком небо наблюдает,

оно тайком добро тому творит,

кто зло в себе нещадно истребляет;

но если взгляд суровый устремит,