Странствия - [193]

.

Не зная, что предпринять, человек стал ждать, пока святой отец причастится, но когда гонец уже раскрыл рот, чтобы заговорить, Франциск Ксаверий подал ему знак рукой, чтобы он молчал и не мешал ему, и продолжал службу как ни в чем не бывало. Покинув алтарь, он сказал гонцу, не обменявшись с ним ранее ни словом:

— Иди, брат мой, и скажи коменданту, что я сейчас приду. Пусть его милость не предается гневу, ибо и в самых тяжких испытаниях у нас остается господь.

С этими словами он удалился в ризницу, снял с себя облачение, встал на колени перед находившимся там образом, и присутствующие услышали, как он с глубоким вздохом произнес:

— Иисусе Христе, любовь души моем, обратите, господи, очи свои на нас и на финифть драгоценных ран ваших, да узрите в них те великие обязательства, которые ваше божественное величество взяло на себя ради нас, ибо, боже и господи мой, о чем могу, несчастный, просить я вас, чего бы вы по великой милости своей не даровали нам во утешение горестей наших?

Окончив эту короткую молитву, которую он произнес, заливаясь слезами, Франциск Ксаверий спустился с крепости и застал коменданта и всех прочих в великой печали, занятых подъемом фусты, с которой они хотели спасти артиллерию и кое-какое оружие. Увидев святого отца, комендант немедленно встал, сделал шесть или семь шагов ему навстречу и, как человек, возмущенный распущенностью народа, сказал ему:

— Как вам это нравится, отец мой? Пусть ваше преподобие только послушает, что они говорят. Простите меня, но глотки им заткнуть я не в силах.

Святой отец, сохраняя серьезное выражение лица, ответил ему мягко и благодушно:

— Спаси бог! Из-за такой малости ваша милость пришли в раздражение? Успокойтесь. Будем только крепко верить и господа и во всемогущество его, ибо он позаботится о том, чтобы исправить наши ошибки.

Тут он обнял всех капитанов и солдат и стал вселять в них бодрость примерами из Священного писания и настоятельно увещевал их вернуться к первоначальной твердости духа. После чего он вместе с комендантом направился к воротам крепости, которые были в пятнадцати или двадцати шагах. Там они сели и стали говорить о затонувшей фусте и о том, как ощутительно будет ее отсутствие, так как это было лучшее судно во всей флотилии и поэтому именно ее избрал командующий. Затем Симан де Мело, считавший, что лучшим способом заткнуть глотки всем, кто ставил ему в упрек, что он по совету святого отца отправляет столь малую армаду против огромного флота противника, решил узнать мнение всех и поставил решение идти в поход, вызывавшее столько толков, на голосование. Мнение каждого было записано писцом таможни и фактории Балтазаро Рибейро в присутствии чиновников суда и интендантства. Общее мнение было, что поход безрассуден; каждый при этом ссылался на гибель фусты, в чем усматривал перст божий, ибо этим господь пожелал предотвратить гораздо большее несчастие, которое неминуемо должно было произойти, если бы осуществились намерения коменданта крепости и отца магистра. Но когда стали собирать мнения командующего, капитанов и шедших на армаде солдат, все сказали, что, даже оказавшись лицом к лицу со смертью, они не откажутся от того, в чем поклялись богу, после чего повторили свое обещание, подкрепив его присягой, ибо для них было безразлично, шесть фуст у них в армаде или семь, так как на них должно было пойти то же количество воинов. Под этими своими словами они расписались в грамоте, составленной писцом, чем комендант, как говорят, был немало обрадован, ибо ожидал великой славы от этого похода, равно как и все обитатели крепости, в частности, его свояк дон Франсиско де Эса, который должен был идти командующим армадой, и брат последнего дон Жорже де Эса, его заместитель в этой должности.

Отец магистр Франциск Ксаверий, видя твердость и неуклонную решимость капитанов и солдат, очень их за нее похвалил и сказал между прочим, чтобы они лишь крепко уповали на бога, ибо вместо погибшей фусты господь дарует им скоро две, и в том они могут быть совершенно убеждены, так как это произойдет непременно еще до ночи. Ему поверили, так как очень уважали его, но нашлись, разумеется, и такие, которые всякими околичными речами, порожденными их маловерными душами, намекали, что это лишь измышления отца магистра, для того чтобы их утешить. На этом разговоры окончились, и Симан де Мело пошел в крепость обедать, пригласив к себе командующего и прочих капитанов армады, а отец магистр отправился к себе в госпиталь ухаживать за неимущими, как это у него было заведено. Вечером, когда взоры всех были устремлены на море, хотя и не все были одинаково уверены, что увидят там обещанные корабли, за час до захода солнца с вершины холма Божьей Матери дали знать, что на нордовом румбе показались два латинских паруса. Известие это привело народ в удивительное возбуждение. Комендант Симан де Мело немедленно отправил на разведку балан, вернувшийся с сообщением, что суда эти — две фусты, одна под командой Диого Соареса Галисийца, а другая — Балтазара, его сына, что идут они из Патане и направляются в Пегу, не собираясь заходить в Малакку. Об этом немедленно сообщили святому отцу, который был уже в церкви Богоматери. Он с великой веселостью вышел из своего скита посмотреть, что случилось, и, столкнувшись с комендантом, который поспешил найти его, чтобы поблагодарить за счастливое предсказание, сказал: